Стас Северский - Боец тишины

Черт… Хватит нервничать. Шрамы украшают мужчину. Правда, в моем случае, скорее, — мужчина украшает шрамы… они теперь надо мной главенствуют. Черт… Наврал я всем в госпитале, что со мной все в порядке, надеясь, что меня не спишут, а в итоге — не только списали, а еще и… Остался я со своей правдой и своими страданиями один на один… с болью без обезболивающих и со страхом зеркал без успокаивающих. Еще и, когда повреждений прибавилось, — денег убавилось. Да что темнить, — ни гроша у меня за душой нет ныне. Спустил все, что осталось, на дорогу и документы. Душу греют только грязные деньги пана Мсцишевского, отданные мной моей девушке и моему бойцу. Хоть я и оставил их ей с ее охранником не на одно сохранение, но и на расходы — их хватит выручить нас троих.

Правда, переправить обоих поляков в Польшу было непросто — на нужных людей и надежные документы я потратил порядочную часть денег Мсцишевского. Германская граница всегда дорого обходится. Плюс оба поляка, можно считать, бесконтрольно с моей стороны тратили остатки денег пана, пока я воевал и пропадал в плену… а я и воевал, и пропадал достаточно долго. Ничего, как я подсчитал, нам троим на год скромного бытия должно достать — без учета непредвиденных трат, конечно. Таких трат мы себе позволить никак не можем — осложнений нам следует сторониться, как прокаженных, выжидая время, нужное мне для решения задачи. А задачу предстоит решить непростую — нас троих преследуют германские власти. На нас ополчились и военные, и служба госбезопасности. А на меня еще и наши ополчатся, как только поймут, что я пропал и они потеряли мой след. Нам следует таиться, будучи тише воды и ниже травы.

А за год я закреплю страховку и… Я верну немцам крысу или крысиные останки, в случае непредвиденной кончины зверя, заодно с условием — вернее, с угрозой. Выдвину твердое требование — не трогать нас троих впредь. Они его — выполнят. Ведь его нарушение поставит их под угрозу передачи образца тканей крысы русским. А они готовы на все — только бы ДНК зараженного зверя не оказался в распоряжении российского разведуправления. Конечно, нас просто в покое не оставят. Но видимость выполнения моего требования ими будет соблюдена точно. По крайней мере, они постараются притаиться и притихнуть при поиске, прослеживая нас настолько скрытно, что у нас появится время и средства — скрыться. Перестанут они наш след пристально просматривать — потеряют его. Позволят исчезнуть и мне, и моим спутникам.

А наше разведуправление… Управлению я гарантирую верность с условием — оставить меня в покое и с угрозой — открыть немцам секреты и сдать агентурную сеть. А в Польше я соберу компромат, на кого следует… Тогда только держись. «Волк» все свое съест — всю чужую слабость в свою силу обратит. Эх, не грешите люди, если не хотите платить за прегрешения. Знайте, люди, — не скрыть вам всего от всевидящих, не утаить ничего от всеведающих. А главное, помните, — не следует считать, что только дух бестелесный такими качествами обладает, — не только богу все видеть под силу. Не забывайте про злых «волков», люди. Эх, не забывайте про серых хищников и охотников — про офицеров невидимого фронта! Про бойцов темноты, про бойцов тишины!

Кажется, я не тащился чуть не через весь город, а, сойдя с поезда, сразу полетел вверх по стертой лестнице старого здания. Даже про хромоту забыл. А что про нее вспоминать? Я, в конце концов, когда конь подо мной рухнул, не одно только колено разбил. Не упомнить всего, что я тогда расшиб, — нечего и вспоминать. Не беда — на волке все, как на собаке, заживает. Распахнул вскрытую отмычкой дверь, проверил сигнал аппаратуры слежения, определил чистоту на всех частотах, рванул в темноту, развел над кроватью руки, разбрасывая душистые цветы.

— Я вернулся, красавица моя! Вернулся вместе с утром!

Скинул куртку, сбросил с себя рубашку, стянул майку и… Я отпрянул к стене, когда с постели поднялась не моя хрупкая красавица, а…

— Войцех!

— Ян, это ты? Вернулся, да?

Я стою у стены, сжимая кулаки, а заспанный Войцех продирает слипающиеся глаза и сгребает с кровати раскиданные розы.

— Ян, зачем эти палки? Колючие же…

Он сел на кровати и завернулся в одеяло, всем видом показывая, как ему тяжело встречать зябкое утро и меня в нагрузку.

— Ян, да ты что такой? С дороги устал? Я тебе сейчас яичницу сделаю. И пиво осталось еще.

Войцех включил свет слабой со сна рукой, а я так и остался стоять у стены со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами. Поляк расправил широченные плечи, прищурил склеенные сном глаза, привыкшие к предутреннему сумраку и ослепленные искусственным освещением. Он присмотрелся ко мне и покачал головой.

— Да, досталось тебе. Это как же так вышло?

Убью! Я убью его! Глотку перегрызу! Растерзаю в клочья! Только… У меня в голове вдруг стало, как в пустом патроннике, — пусто. Сердце замерло, стиснутое злобой, как тисками, и затаенное дыхание замерзло в груди, хрустя инеем на зубах. Я остался стоять у стены, сжимая кулаки и челюсти до судороги. А Войцех… Он дружески хлопнул меня по плечу… с такой лихой и легкой силой, что чуть не вышиб у меня из груди притихшее перед грозой дыхание.

— Давно не виделись, Ян. Я бы тебя и не узнал, если бы так, на улице, встретил. Пошли ветчину жарить. Посмотрим, может, я вчера не всю съел…

Я схватил его за плечи, подтягивая к себе. Войцех с ухмылкой обхватил меня медвежьим захватом.

— Я тоже рад тебя видеть, Ян! Даже слов нет, как рад! Просто, я проснуться никак не могу — вымотался вчера.

— Твою ж… Войцех! Твою ж!..

Я вырвался из его хватки, оттолкнул его и… Я сейчас сердечный приступ получу. Как меня адреналин колотит… аж страшно становится. Схватившись за сердце, выскочил на лестницу… вспомнил про хромату и тяжело опустился на ступеньку… стал смотреть на уходящие вниз пролеты — так же отстраненно, как в пустой патронник…

Войцех хлопнул дверью и потащился за мной, оправляя второпях натянутые штаны. Эх, был бы у меня пистолет, не остался бы патронник пустым…

— Ян, а я что-то не пойму никак… Ты что так? Тебя, что по голове сильно били, да?

— Били… Сильно били…

Войцех сел на ступеньку, кладя мне на плечо тяжеленную руку… которую я сразу скинул.

— Да ты не говори, я вижу все. Не вспоминай зря — знаю я, трудно такое из головы выставить, так что не надо все снова в голову впускать.

— Войцех, заткни глотку… не то я ее тебе перегрызу…

— Да можно и молча… Ян, только ты спокойнее… Ты всегда боялся, что тебя по голове бить будут, — знаю, не зря ты так… знаю, трудно тебе теперь думать будет. Только временно, Ян… все — временно.

— Больше я не боюсь ничего… И ничего мне теперь не трудно…