Стас Северский - Историк

— Он прав, Грабен. Ты мрачнеешь день ото дня, делая мне «собак» все чудовищнее и чудовищнее.

— Это из-за Стага, который суровеет с каждым налетом на Шаттенберг. Из-за всего этого служить в первом управлении становится просто невыносимо. Но ничто из этого никак не сказывается на исполнении моих прямых служебных обязанностей.

— Война тяготит и гнетет нас всех, Грабен. Но ты мрачнеешь не только из-за нападений на нашу крепость. И Стага ты ненавидишь не только из-за его суровости. С тобой что-то происходит, Грабен, и это — не угнетенность войной и обстановкой в управлении, а что-то другое.

— С чего ты взял?

— С того, что это началось еще раньше, — прежде первого разрушительного налета на Шаттенберг и прежде первых жестких проявлений Стага. Это началось, когда ты собрал меня, а я помню, что тогда не происходило ничего подобного последним событиям.

— Хочешь сказать, что проблемы не у всех вокруг, а у меня одного?

— Я это и говорю, Грабен. Это тревожит меня. Меня беспокоит будущее, сотворенных тобой людей, — особенно, когда я смотрю на себя в зеркало.

— Моя ответственная служба беспокоит всех, кто видит тебя, Шлак, но это безосновательное беспокойство.

— Меня пугает и одна мысль о том, что ты можешь сделать человека такого же ужасного внутри, как я — снаружи.

— Ты знаешь, что этого не произойдет. Тебе известно, каких качественных людей я кодирую.

— Люди, сделанные тобой, безупречны. К ним не придерешься. Но среди них нет никого особенного, они все — обычные.

— Такие, каких требуют.

— В этом все и дело. Тебе не по душе делать таких людей, так что по ходу дела ты травишь душу скукой все сильнее. Тебе скучна такая деятельность, и ты — не справляешься со скукой. Особенно теперь, когда крушат Шаттенберг и когда Стаг ожесточается.

— Нет, Шлак, просто я служу не на своем месте.

— Винишь Вэймина, занявшего твое старое место? Но на прежнем месте ты делал таких же скучных людей и так же скучал.

— Не так.

— Ну пусть не так, но — скучал.

— В общем, верно, Шлак. Я и засиделся, и застоялся на месте — меня снедает тоска. Но это ничего не меняет и не имеет никакого значения. Я должен делать таких людей, каких требует система, и я — делаю. Я пишу коды, соблюдая правила и не пренебрегая стандартными схемами.

— Выдержишь ты так и дальше — тогда все так тянуться и будет. А не выдержишь — сделаешь очередного человека настоящим чудовищем.

— Я справлюсь со своей скукой. Не думай, что я перечеркну такой глупостью, как послабление, годы безупречной службы. Но с чего ты взял, что, откликнувшись призыву души к движению вперед, я сделаю настоящее чудовище, а не подлинного героя?

— С того, что у тебя в голове только кошмары вроде меня и моей своры.

— Ты ошибаешься, Шлак. Никогда ни один человек не получит от меня ни одного обрывка моего кошмара.

— Только пока ты не дашь ему ни одного обрывка своей души.

— Ты ошибаешься. Я способен создать выдающегося человека, вложив в него свою душу, — человека, вершащего великие дела.

— Трудно в это поверить.

— Конечно, ты же — единственное мое создание, разделяющее со мной мою душу. Но с тобой я разделил душу, погруженную во мрак ночи, а с человеком — разделю душу, озаренную утренним светом.

— А где ты такой свет возьмешь, Грабен?

— Я не так мрачен, Шлак, — свет есть и в моей душе.

— Что-то не верится. Внешность отражает душу, а ты выглядишь не как творец, а как гробовщик, Грабен.

— Не следует судить человека по одному его виду.

— Но у тебя такой похоронный вид, Грабен. Я не уверен, что это ни о чем не говорит.

— Не дело сомневаться в создателе, Шлак.

— Ты дал мне код сомнения в себе, а значит, — и в других, и в тебе.

— Да, я мог дать тебе разум глупой собаки, но дал — разум неглупого человека, чтобы ты не просто верил, что я — главный, а понимал, что я — главный.

— Ты не мой командир — ты мой конструктор и друг, Грабен.

— И конструктор, и друг, и — командир.

— Такого не бывает.

— Создатель — всегда начальник. А хороший создатель — еще и друг.

— Я не слушаюсь тебя — я делаю все, что мне в голову взбредет, а не тебе. Ты собрал меня из заводского шлака — мне это обидно, и этого я тебе никогда не прощу.

— Несносный ты «щенок», Шлак! Прямо черт из преисподней!

— Ну так сделай себе другого друга, если я тебя не устраиваю!

— Я сделаю! И не сомневайся! Это будет особенная «собака»!

— Ладно, делай «собаку». Лучше уж механическую «собаку», чем живого человека. Но знай, что и за «собаку» я на тебя обиду затаю и не буду тебя слушаться из мести.

— Глупый «щенок»! О чем ты только думаешь?!

— Обо всем, Грабен. Но больше всего — о себе.

— Ты — моя «собака». Ты должен думать больше обо мне, чем обо всем другом.

— Это ты дал мне личность. Я не могу не думать о себе — я же отделяю себя от других и от тебя. Самосознание и самопознание — суть личности. К тому же ты дал мне кусок своей эгоцентричной личности. Я — твое отражение, Грабен.

— Кусок моего отражения. И, видимо, как раз тот кусок, который крутится вокруг себя и не думает о долге и ответственности перед окружающими.

— Кто бы говорил, Грабен. Ты опоздал на службу, задержал всех своих подчиненных и затруднил начальника. Ты только и думал, как бы проваляться в постели подольше, когда Хантэрхайм понес такие потери, что дух стынет.

— Хантэрхайм с незапамятных времен не перестает погребать в нескончаемых сражениях созданных нами солдат… А я не железный, в отличие от тебя…

— Дело не в корпусе, Грабен, а в — мышлении. Иди на работу уже, а то я тебя укушу!

Как только я переступил порог пустого затемненного зала и засветил экраны главного компьютера, пришел Райнхольд. Я сделал вид, что не обратил на Хэварта, вставшего в дверях на пороге, никакого внимания. Я покажу ему, что занят, и подожду, пока он уйдет. Но он не уходит — возможно, его дело действительно важное. Он ждет, терпя возрастающую обиду и въедливо всматриваясь в меня. Придется отложить еще не прочтенные отчеты и заметить его.

— Разрешите?..

Хэварт осекся и окинул холодным взглядом Шлака, открывшего подсвеченную изнутри пасть и показавшего кривые клыки…

— Разрешаю. Проходите.

Хэварт прошел, и двери сошлись за его спиной, отсекая его от светлого коридора и запирая со мной в полумгле — один на один. У меня нарочно мрачно и специально холодно — ко мне мои подчиненные стараются не заходить, а когда заходят — стараются не задерживаться. Но Хэварт — человек крайне решительный и настолько целенаправленный, что не страдает привычкой смотреть по сторонам. Ему приходится оказывать особо негостеприимный прием. Мои «псы» принудили его прокашляться — он повысил голос, но его надсадный крик не перекрыл их рычания. Я прочел в его глазах крик еще надсаднее, но он сдержался и промолчал. Он понял, что я и без его пояснений знаю, что издеваюсь над ним. Ничего, потерпит — ему полезно знать место, как и моим «псам». Хэварт — карьерист, считающий порядочность — слабостью, а принципиальность — глупостью. Он — беспринципный человек, не понимающий человеческого обращения, — на него действуют только примитивные методы подавления. Для Хэварта нет правил, пока нет наказания за их нарушение. Начальник для него — человек неприступный, как крепость. Он признает только презирающего его руководителя, не позволяющего ему поднять головы. Поэтому я унижаю его, возвышаясь в его глазах. Поэтому он не посягает на меня и мои приказы: я для него — недосягаемая вершина.