Александр Пономарёв - Проект "Вервольф"

— Думал, ты землю копнул и «катюшу» нашёл, да? Размечтался! Вот это ты здесь найдёшь, понял? Лёха плюнул в ладонь, сложил дулю и сунул её под нос Кабану.

— А тебя никто не просил стулом в бар швыряться! Не раскокал бы эти бутылки ничего бы не было! Так что не надо на меня орать, истеричка! Не нравится — проваливай отсюда, без тебя справимся. Нет, вы посмотрите на него — день лопатой помахал и уже по мамке соскучился. — Мишка скорчил жалобную гримасу и захныкал: — Мамочка, ты где? Я сисю хочу.

Лёха сжал кулаки. Я думал, он кинется на Кабана, хотя тот был выше его на голову и шире в плечах, и приготовился встрять между ними. Только драки нам здесь не хватало.

Ситуацию, как обычно, разрулил Димон. Всегда поражался его способностям улаживать конфликты. И вроде парень ничего не сделал, а градус напряжённости резко упал.

— Хорош быковать, ребята, — сказал он, поглаживая урчащий живот. — Нам и одного Быка хватит. Переругаемся — хуже будет. Нам сейчас вместе надо держаться, иначе пропадём.

Парни как-то сразу осели. У Лёхи кулаки разжались, да и Мишка немного отмяк.

Я посмотрел на каждого по очереди, сказал тихо:

— Первый блин всегда комом. Пойдём к костру. Жесть, как жрать охота.

А тут и Петрович вклинился:

— Угомонились, петухи? Давайте к столу, а то скоро всё остынет.

Столом Петрович громко называл расстеленное на земле старое одеяло. На нём уже стояли миски с ложками, торчащими из горок исходящей паром гречневой каши с тушёнкой. В центре кучей лежал толсто нарезанный хлеб, рядом теснились жестяные кружки. Из таких особенно приятно вечером у костра пить крепкий, горячий чай. Щурясь от лезущего в глаза дыма, слушать бессильный комариный звон за спиной, припадать губами к обжигающему ободку с чёрными крапинками отбитой эмали, чувствовать исходящее от кружки живое тепло, впитывать его натруженными за день ладонями, ощущать, как размягчается душа, растворяясь в растекающейся по телу живительной волне чудесного напитка. Романтика!

Мы молча сели на брёвна с двух сторон от «стола» и приступили к трапезе. Говорить не хотелось. Во-первых, после возникшей на пустом месте ссоры все чувствовали себя неловко, а во-вторых, не до разговоров, когда ложка так и летает от тарелки ко рту.

Я и не заметил, когда Петрович поменял котелки местами. Ещё недавно над костром висела посудина с пыхтящей кашей, а теперь вот она в сторонке стоит, а рыжие языки огня жадно лижут закоптившиеся бока старой кастрюли с проволочной дужкой взамен ручек.

С кашей мы управились быстрее, чем закипела вода в самодельном котелке. Жеребец и Кабан так и не разговаривали, но взгляды, которыми они одаривали друг друга, несколько потеплели. По крайней мере, мне так показалось.

Петрович с кряхтением поднялся и стал хозяйничать у костра. Я вернул опустевшую миску на «стол», с хрустом потянулся и посмотрел в небо.

Смеркалось. Вот уже и первые звёздочки зажглись, ещё немного и потемнеет настолько, что не захочется уходить за пределы светлого круга, где так тепло и есть ощущение какой-то первобытной безопасности.

Я подобрал с земли ветку, сунул в костёр, пошевелил угли. Искры багряными мотыльками взметнулись к серебристым перьям облаков, погасли в струйках сизого дыма и упали за пределами лагеря чёрными хлопьями пепла.

За спиной звенели комары, садились на одежду, тыкались тонкими волосками хоботков в микронные щёлочки между волокон. На белой бандане Димона их скопилось столько, что она отливала серебром и казалась шапочкой из кольчуги. Я отогнал кровососов, но звенящая братия вернулась снова. Димка сказал, мол, они ему не мешают, и я оставил насекомых в покое.

Мы посидели ещё немного, выпили чаю, дуя то на кипяток, то на обожжённые нагревшимся металлом пальцы. Обсудили планы на завтра, решили кому какая делянка достанется.

Петрович звонко стучал топором, срубая сучья с поваленной днём сосны.

Потом парни разбрелись кто куда, а я уставился в костёр. На серых, обугленных дровах плясал огонь, поленья громко «постреливали», выбрасывая снопы искр, шипела смола, наполняя воздух приятным ароматом. Танец рыжего пламени завораживал. В языках огня угадывались женские силуэты, диковинные звери и фантастические чудовища.

Я мысленно перенёсся на тысячи лет назад. Вот я в звериной шкуре и меховых чунях сижу у костра, греюсь в волнах тепла, отдыхая после тяжёлой охоты. Справа от меня увесистая дубинка с закреплёнными в ней острыми пластинками кремня. Я вгрызаюсь зубами в непрожаренное мясо — по губам течёт кровь вперемешку с мясным соком — отрываю здоровенный кусок и жую, громко чавкая и урча, как довольный кот.

Вокруг густая тьма шуршит высохшей травой, хохочет голосом гиены, рычит голодным хищником, смотрит на меня зелёными огоньками злобных глаз. Неожиданно из темноты высовывается морда. Серая шерсть на загривке дыбом, в глазах дьявольский огонь.

Я вскакиваю на ноги, в руках вместо кости пылающая головня. Взмах — и обугленная палка огненным мечом бьёт зверя по голове. Искры взрываются фейерверком, пахнет палёной шерстью, тварь трусливо скулит, прижимаясь к земле, пятится в лес. Мне этого мало. Размахивая дымящейся головёшкой, рисую перед собой арабскую вязь, наступая на врага. Ещё один взмах — и он с треском и позорным воем исчезает в кустах.

— Ты, эта, сидеть ещё долго будешь? — раздался за моей спиной хриплый бас Петровича.

Я тряхнул головой и удивился: ещё недавно было относительно светло, костёр весело потрескивал, а в самопальном котле шипела закипающая вода. Сейчас меня окружала темнота, редкие всполохи огня пробегали по углям умирающего костра, куда-то исчезли ребята.

— Где все? — спросил я, озираясь по сторонам.

— Дык, спать ушли, почитай, как час назад. Тебя звали, да ты не откликался.

Я сжал виски, тряхнул головой. С чего меня торкнуло? Вроде грибов не ел, настой из мухоморов не пил. Неужели похмелье так надолго затянулось или это последствия удара в ухо? Да ну! Не может быть! Вряд ли это как-то связано со вчерашней пирушкой. Просто устал за день, закимарил, вот и всё.

— Так я, эта, не понял, ты здеся будешь или как?

— Здесь я побуду, здесь. Спать нисколько не хотелось, я подумал: отчего не посидеть в тишине у огня? Свежего чайку похлебать, нанизать хлеб на палочку, пожарить на костре.

— А-а, ну ладно. Дык, я тогда в палатку пойду, завтра вставать рано, — сказал Петрович и широко зевнул. — За костром проследи. Если дров подкинешь, потом залить не забудь. Негоже огонь на ночь оставлять, а ну как ветер поднимется, устроим пожар в лесу, а это нехорошо, ой как нехорошо.

Продолжая давать наставления, Петрович забрался в палатку. Оттуда ещё недолго доносилось невнятное бормотание, а потом раздался тихий храп.