Алексей Куликов - Дорога к дому (СИ)

Как в яви! Картина, вызванная из небытия его памятью, была столь реальной, что на несколько мгновений путник словно бы выпал из действительности, заново переживая минувшее, заново ощущая свой позор и отчаянье. Но нет! Прошедшие годы сильно изменили испуганного юношу, каким он представал в собственной памяти. И не зря обитатели Тартра называли его Нефритовой Душой. Меньше мига потребовалось ему, чтоб обрести утраченное душевное равновесие. Прошлое ушло, его больше нет, а раз так, то и нет смысла тратить на него время.

Дорога, по которой он шел, была выращена в старые времена расцвета Конфедерации, возможно, ещё до того, как пали северные Цитадели, она не изменяла ландшафт, не уродовала его прямыми линями и острыми углами, как современные новоделки, не срезала неровностей, не пересекала препятствий. Мастера, растившие её, знали толк в своем деле, и пусть за истекшие века она местами просела, местами разрушилась, а многие каменные плиты, составлявшие её плоть, потрескались и раскрошились от времени, — это всё еще была Великая Дорога. Сделав плавный поворот влево, она вывела путника к высокой, крепкой ограде, шедшей параллельно с трактом. Через равные промежутки забор чередовался с невысокими сторожевыми вышками под соломенной кровлей. Людей на них приметно не было — видно, приграничники не особо беспокоились в последнее время. Вскоре из-за забора стали проглядывать огоньки приближающегося селения, несколько ворот — проделанные тут и там в частоколе ради удобства, а не безопасности — несмотря на поздний час, стояли открытыми.

За одними из распахнутых врат он разглядел большое двухэтажное здание, сработанное из тяжелых, грубо шлифованных желтоватых камней, доставленных с ближайшей каменоломни; многочисленные окна и отверстия воздуховодов, словно причудливая гирлянда, опоясывали здание. Нижний этаж был освещён, и оттуда доносились звуки — лучше чем что угодно, лучше, чем даже огромный знак с разделенным натрое кругом, установленный возле дверей и обозначавший хоттол, — указывали на близость долгожданного отдыха для усталого путника. Высокая двускатная крыша, терявшаяся в ночной темноте, была покрыта — по традиции северян — массивной буроватой черепицей.

Путник присмотрелся к зданию хоттола и, словно в недоумении, покачал головой.

Пятнадцать лет вдали от цивилизации, а он всё ещё удивлялся, всё никак не мог привыкнуть, поверить, что до сих пор есть в мире места, подобные этому, где дома не выращиваются фомарами, а строятся из подручного материала; где земля, не разграфленная в строгом и функциональном порядке, делится меж людьми по их собственной воле и фантазии; где в поселениях центральную площадь занимает не величественная Зикурэ с сияющей — фиолетовым пламенем сходящихся потоков — вершиной, а дом какого-нибудь крестьянина или торговца или, как сейчас, крепкий, хоть и неказистый на вид хоттол. До сих пор подобное казалось ему неправильным, глупым, хотя за время своих нелёгких странствий он успел наглядеться на самые причудливые архитектурные творения, и всё же каждый раз его душа кона восставала, будучи не в силах смириться.

Но это чувство оставалось глубинным, едва ощутимым, ведь не так уж и важно, выращенный или построенный — хоттол в любом случае оставался хоттолом, местом, где всегда рады усталым, одиноким путешественникам, если, конечно, у тех есть чем заплатить.

Спустившись с дороги, путник решительно направился к воротам, вошел в них, но внезапно, будто натолкнувшись на незримую преграду, остановился. Обостренные чувства, не раз спасавшие ему жизнь, как один подняли тревогу. Что-то было не так с этим местом. Очень не так! Сделав пару шагов назад, он сфокусировал внутреннее зрение и осязание и очень медленно двинулся вперед. В этот раз ему почти удалось ощутить нечто потревожившее его, но потребовалось ещё несколько раз пройтись туда-обратно, чтобы разум смог опознать непонятное явление и дать ему название. В конце концов, разобравшись, с чем же он столкнулся, Безымянный даже присвистнул от удивления и невольного уважения.

Всё селение по периметру оказалось оплетенным многоуровневой вязью, выполненной столь невесомо и искусно, что даже он, со всем своим опытом не мог не восхититься работой неведомого ваятеля. Сложная, включающая в себя множество разных информационных и целевых форм, конструкция, едва ощущалась — до того мастерски была сплетена. Он смог различить — по столь характерной для неё пульсации воздуха — вязь, предназначенную для ментального отпугивания млекопитающих; смог выделить из общего потока формы, предназначенные для дальнего и ближнего обнаружения агрессивно настроенных Ходоков и Полуживых, и ещё множество самых разных защитных и отпугивающих барьеров.

Теперь становилась понятна причина беспечности приграничников, не выставивших часовых на вышках и оставивших ворота раскрытыми как постель для новобрачных, с такой-то охранной системой! Но это, в свою очередь, породило новые вопросы. Установить подобную сеть мог только настоящий знаток, мастер, достигший невероятных высот в вязи. Например, путник, сам немало поднаторевший в искусстве формирования потоков, не представлял себе даже, с какого конца взяться за подобное, а уж цена у такой системы была и вовсе запредельна и уж наверняка точно выходила за рамки возможностей небольшого приграничного поселения. Но ведь была же! Очень интересно. Человек припомнил, что ему доводилось встречать нечто подобное в крупных городах у южных рубежей, на границе нейтральной полосы, отделяющей его филиал и соседний, так называемый филиал Катека. Но здесь, на севере, вдали от признанных центров искусства… Это было что-то новое. Тем более новое, что северяне предпочитали не охранные, а жесткие атакующие системы защиты, типа «Огненных шипов» или «Мёртвой полосы».

Войдя, наконец, в поселок, путник направился к хоттолу, размышляя о том, с чем ему довелось столкнуться при входе. Мимо него прошло несколько человек, не обративших ни малейшего внимания на появление незнакомца, и эта беспечность, уверенность в своей безопасности окончательно покоробила путника и вывела из себя. «Надо же, — с отвращением не лишенным, впрочем, некоей толики зависти, думал он. — Живут в двух шагах от перехода, в тени гор, а ведут себя точно южане». Он понимал, что его гнев вызван скорее сожалением о собственной неспособности — оказавшись после долгого отсутствия в благословенных внутренних землях — расслабиться и успокоиться. Вечная настороженность и готовность в любой момент встретить опасность, впитавшиеся в кожу и плоть, лишили его способности радоваться чужому счастью. Он уподобился старой собаке, которую били слишком часто и незаслуженно, и которая теперь уже не способна оценить и принять ласку и доброту.