Виктор Точинов - Великая степь

Лейтенант, судя по жестам и дергающимся губам, горел желанием рассказать всё и немедленно. Но не мог. Речевой аппарат заклинило. Словесный запор. А запах и растущее на брюках пятно свидетельствовали, что с лейтенантскими сфинктерами процесс произошел обратный.

Зато не молчал Щука.

За несколько минут у него прошел шок и рассосалась боль от удара. На гражданке ему приходилось попадать за разные грешки в кутузку и он свято следовал кодексу блатной чести: от всего отпираться и никого никогда не закладывать.

К тому же что, собственно, им могли предъявить? Попытку выбрать более удобную точку для пулемета? Несколько плюх, выданных черпаку и пару раз приданное ему же ускорение ударом ноги под копчик?

Понятно, конечно, что черпак совсем не черпак, просто выглядит моложаво. А сам из тех, кто с формой Отдела даже в жару не снимает чеченку с прорезями — и врет домашним, что перекладывает бумажки при штабе… Ну и что? По всей форме ведь не представлялся. Назвался черпаком — получай, что положено.

Все это Щука и озвучил — весьма экспансивно, на матерном диалекте живого великорусского языка. Заодно настоятельно посоветовал лейтенанту Старченко засунуть язык в задницу — и держать там до полного выяснения обстановки. На Старченко его речь возымела некоторое действие — за бегающими глазами начала читаться работа мысли. В самом деле, не на таком уж горячем их прихватили…

Склонившийся над лейтенантом лже-черпак даже не повернул голову на яростную тираду второго пленника. Пистолет в руке дернулся словно сам собой. Неприцельный, казалось, выстрел раздробил Щуке коленную чашечку. Пуля в ПМ оказалась непростая — или залитая ртутью, или надпиленная крест-накрест. Далеко в стороны полетели клочки ткани, осколки кости, кровь и что-то еще мерзко-красное.

Матерные выкрики Щуки сменились истошным воем. Старший сержант извивался всем телом, не то стараясь дотянуться до рваной раны скованными за спиной руками, не то пытаясь найти и принять наиболее безболезненное положение.

На него не обращали внимания. Никто. Парни из Отдела деловито устанавливали пулемет в прежнее положение, и спешно оборудовали две дополнительных огневых точки — из притащенных наверх новеньких, не бывавших в деле пулеметов.

Лже-черпак ободряюще похлопал Старченко по щеке пистолетом: говори, говори, не тушуйся. От ствола кисло пахнуло смертью.

Лейтенанта прорвало — торопливой скороговоркой сдавал всех: завербовавших его и завербованных им, и встреченных на тайных собраниях активных «орлят», и пассивно сочувствующих движению…

Но самое главное — имя крысы, что завелась при штабе, Старченко не назвал. Сам не знал. Проведенные в других местах блиц-допросы дали аналогичный результат. Отрицательный.

Мятеж закончился, толком не начавшись. Сообщения, поступавшие отовсюду к дежурившей в Отделе Багире, не оставляли сомнения: выступившие «орлята» везде разгромлены — с минимальными потерями Отдела.

Но тревожное чувство не оставляло Багиру. Она не могла связаться с Гамаюном. Никак. На все звонки дежурный по штабу отвечал однообразно: идет крайне важное совещание, вызвать с него подполковника нет никакой возможности. Вот так. Полное впечатление, что загадочное совещание идет на обратной стороне Луны, в безвоздушном пространстве — и имевшая место в Девятке пальба его участников не интересует по причине полной своей неслышимости.

Багира кусала губы. Багира звонила в штаб каждые пять минут. Багира изобретательно ругалась на трех языках. (Мало кто знал, но свою военную карьеру капитан Багинцева начала после университета, в чине лейтенанта и в должности военного переводчика. К нынешней работе ее привела живость характера, незаурядные спортивные данные, и простая логическая цепочка: от перевода допроса пленных — через личное проведение допроса — к захвату пленных в видах опять же допроса. Работа как работа.)

Не помогло ничего, даже ругань на трех языках — штаб молчал мертво. Кончилось тем, что она отправила туда Ткачика, быстро и грамотно управившегося на коммутаторе. Отправила, намекнув: если что, действовать по обстановке. Ткачик кивнул, ничего не уточняя. Сам не маленький. Пять минут назад мичман позвонил из штаба: все в порядке, по телефону не объяснить, но оснований для тревоги нет.

Багира знала: такие слова, будь они ложью, из морпеха не выжали бы и приставленным к виску пистолетом. Но тревога не ушла. Странное что-то там творилось в штабе. Подозрительное… На центральную площадь Девятки — «пятачок» — выходило фасадом длинное и узкое одноэтажное здание: Когда-то в нем размещались военторговские точки — продовольственные и промтоварные, ныне закрытые. Но крыльцо — протянувшееся вдоль всего фасада — по-прежнему служило чем-то вроде огромной деревенской завалинки. Как и до Прогона, выходили на него вечерами посидеть, пообщаться со знакомыми, обменяться слухами и сплетнями…

Сейчас там никто не сидел и ничем не обменивался.

На крыльце ровным рядом лежали «орлята». Мертвые.

И четверо живых, из службы оперативного реагирования — ноги расставлены, автоматы наперевес, на головах капюшоны с прорезями. Редкие прохожие, потихоньку появлявшиеся после окончания стрельбы, обходили крыльцо по широкой дуге. Старались не смотреть на страшную выставку — и все-таки порой поглядывали.

Старший сержант Шугарев по кличке Щука лежал вторым с краю. Изломанный, искореженный — но живой. Злопамятный лже-черпак отнюдь не спал и отлично слышал, как Щука с лейтенантом Старченко дискутировали, стоит перерезать ему глотку или нет. И по пожарной лестнице раненого Щуку не потащили. Просто сбросили с крыши…

Мухи слетались на кровь, казалось, со всей Девятки. Ползали по лицам мертвецов. По лицу живого Щуки — тоже.

Умер он ночью.

Сказать, что Гамаюн сидел как на иголках — не сказать ничего. После первых прозвучавших очередей он чувствовал себя, как на бочке с бензином — окруженной со всех сторон степным пожаром. Припекало…

Но Таманцев впервые с начала совещания повысил голос: всем оставаться на местах! Без вас разберутся! Продолжаем согласно повестке дня.

Значить это могло все, что угодно. Ясно одно — если с нештатной ситуацией такого масштаба генерал решил разбираться без Гамаюна и Румянцева, без Звягинцева и Сирина — значит, со своими постами им можно попрощаться. Хотя, поживем — увидим. Есть и другие варианты…

И они продолжили — под аккомпанемент близкой стрельбы. Странное то было совещание. Говоривших никто не слышал — все прислушивались к выстрелам. Таманцева, казалось, не занимали эти отголоски грозных событий — поглядывал на часы, на дверь, барабанил пальцами по стоявшему на столе ящичку сувенирного вида. Тот несколько дисгармонировал с рабочей обстановкой таманцевского стола — не то сундучок с серебряной отделкой, не то ларец…