Олег Верещагин - Возрождение

– А что такое ОФП и тактическая подготовка? – с интересом спросил Славка. Он сперва хотел спросить, что такое 27 мая [6], но новизны в голове и на языке толклось столько, что незаданный вопрос забылся сам собой.

– ОФП – это физра, только жестче. В основном на рукопашку завязано все. А тактика – ну… увидишь. Воевать учат. Всерьез. Каждую субботу, кстати, тактические учения на полный день, с четырех утра до десяти вечера. С приемом пищи сухпайком, если время найдется. А раз в месяц первые суббота и воскресенье – курс выживания на сорок восемь часов… Между прочим… – Игорь выдержал паузу. – Интересновсе это, я тебе скажу. Главное – привыкнуть.

– А у старших… ну, у этих, у кадетов?

– А их меньше по теории гоняют. Зато больше по общешкольным предметам. И тактики у них совсем нет. Они просто на задания ходят, как взрослые, вот и все. И еще полдника у них нет… О, во! Ты обязательно должен быстро дразнилку выучить. Про мороженое.

– Какую дразнилку? – заинтересовался Славка еще больше.

– Традиционную, – важно сказал Игорь. – Нам на полдник иногда мороженое дают. Чаще всего по выходным как раз. Не очень часто, не каждый раз, но дают. А кадеты его сто лет не ели. Вот если мы кем-то из них недовольны за что-то, то, когда кто-то из кадетов какие-то занятия ведет, то мы эту дразнилку или вместо строевой поем, или просто так…

Славка заинтересовался еще сильней. Но все-таки спросил опасливо:

– Не влетает?

– За это? Не. Это тоже вроде как традиция – надо принять к сведению, что мы недовольны. Я потом тебе ее продиктую…

– А на уроки тут не мало времени? – Славка кивнул на расписание. – Три часа… и два самоподготовки. Или это не важно считается?

– Это оченьважно, – серьезно ответил Игорь. – Понимаешь… тут как-то так учат, что все само запоминается. Ну и, конечно, нет разной ненужной ерунды. Я не могу объяснить, это ты вон у ребят спроси, у нас есть, кто сам хочет учителем стать. Я, например, за восьмой класс программу прохожу. Если бы маме сказать… – Игорь потускнел.

Славка неловко потоптался рядом, хотел уже уйти – Игорь изучал рисунки на газете… Но потом не выдержал:

– И что… у всех, кто тут, нет родителей?

– У большинства, – ответил Игорь уже с обычным своим видом. – Но не у всех, конечно. У Митьки и Никитоса мамы живы, они тут. У Пашки – отец, а у Вальки – и мама и отец. А у Никитоса, кстати, вообще чудеса на лямках – ему лет восемь было, когда его у матери отняли и в детдом отдали. Он и сбегал, и просился, и она тоже по судам бегала, и вообще… Ни в какую! Конечно, на него деньги выделялись, кто же такую кормушку родителям вернет? А у него только мама и была… Ну вот. А когда все это произошло, он опять сбежал – к ней. Вот и получилось, что если бы не эта вся заваруха, то Никитос и сейчас жил бы без матери. Вот такая фигня жизнь… Ой, черт! – Игорь бросил взгляд на часы. – Построение уже сейчас! Пошли, пошли, пошли!..

Славка не оценил этот рассказ. Он подумал зло, что лучше бы у всех, у всех не было родителей, у всех вообще! Раз у него больше нет мамы! Но тут же ему стало так страшно от этой мысли, так противно от своего такого пожелания, что он, улучив момент, плюнул через левое плечо несколько раз.

Полегчало, вот странность…

Свет погасили точно в десять вечера. Шестеро мальчишек еще до этого куда-то ушли с оружием, двоих потом увел мальчишка постарше (кадет, пояснили Славке) – он же и объявил «отбой». Без особого шума, просто сказал это слово.

Раньше никогда Славка не спал в таких условиях. Ему было немного неловко и не по себе, тем более что туалет и правда оказался общим – просто длинный желоб с мощным смывом холодной даже на вид водой напротив шести вделанных в стену писсуаров. Очень чистым, впрочем, и совсем не… не пахучим, тут пахло все той же хлоркой, что и в помещении, только сильно. В душе тоже было все просто – вдоль одной стены шесть умывальников, вдоль другой, над углублением, – шесть рожков и пощелкивающий большущий электронагреватель с уютным зеленым глазком. Разделяла душ и умывальник стойка для полотенец и прочего такого всякого. А что до остального… ну… надо только немножко отключиться, и все. В конце концов, когда моешься или, там, сортиром пользуешься… ты же ничего стыдного не делаешь? Ну и вот.

Славка боялся, что в темноте начнутся всякие-разные злые приколы, про которые он только читал и смотрел в кино (его прежние страхи словно бы размораживались, оттаивали, просыпались…). Но большинство мальчишек, видимо, сразу уснули, только в одном месте тихонько разговаривали, еле-еле слышно, не разберешь, о чем, да над тумбочкой дежурного, совсем не мешая, горела синеватая лампочка. Около двери начала шумно чесаться овчарка, потом смешно зевнула, раздался еще какой-то звук… хвостом стучит, догадался Славка. Под грубым одеялом с хрусткой простыней было тем не менее тепло, и Славке именно от этого тепла вдруг стало тоскливо и одиноко. Так что он тихонько заплакал – это получилось само собой и не было стыдно. А через несколько секунд с соседней койки донесся тихий шепот желтоглазого Борьки:

– Новенький… Славка…

Услышал, ужаснулся Славка. Все. Конец. Затравят за слезы. А ведь все вроде бы наладилось… вот дурак-то!

– Славка… – продолжал шептать Борька. Судя по звуку, даже, кажется, на локте привстал… – Слышишь?

Притвориться, что во сне?! Да нет, бесполезно… И Славка ответил тоже еле слышно:

– Да. Чего тебе?

– Ты это… – Борька повозился. – Не плачь, слышишь?

– Я не могу, если плачется. – Терять уже было нечего, и Славка резал напропалую то, что думал: – Ну давай. Дразнись. И завтра всем расскажи. Дурак…

– О чем рассказывать-то? – Голос Борьки стал насмешливым, но не обидно. – Тут по ночам такие концерты бывают… сам услышишь. Сейчас меньше. А все равно. Просто… если наяву раскисать, то можно заболеть и умереть. Проверено. Кто себя распускает, обязательно заболевают.

– Правда, что ли?! – всерьез испугался Славка. Но тут же подозрительно спросил: – Пугаешь, да? Разыгрываешь?

– Правду говорю, какое пугаю… – вздохнул Борька. – Даже взрослые так умирают. Я и сам вон так в свое время в госпиталь попал. Однажды утром встать не смог, и все. Ну, просто все безразлично стало. Так что ты давай завязывай. И спи. Подъем-то рано, в шесть. Да и ночью могут поднять по разным делам.

– А чего ты такой добрый стал? – подозрительно спросил Славка.

– Я… – Желтоглазый помолчал. Славка слушал его тихое дыхание на расстоянии меньше вытянутой руки. – Я… я из-за того над тобой… смеялся, что я… что меня… ну, тоже… как тебя… ну, про что я говорил… только я сбежать смог, я знал, куда… и это… я, просто когда над таким смеюсь, то мне… как будто я с себя… с себя что-то отряхиваю… а получается – на других летит… – и добавил умоляюще: – Ты меня прости. А?