Сергей Юрьев - Нить неизбежности

Капитан высунулся из окна и выдал какой-то набор квакающих звуков, обращаясь к проходящей мимо одетой по-городскому девице.

— Не знаю, — ответила она, не останавливаясь. — У Альчи-Тулан, может…

— В машине подождите, — обратился капитан к Дине и направился к одной из хибар. За войлочным пологом он пропал почти на полчаса, и Дина хотела уже посигналить, когда его голова высунулась наружу.

— Идёмте сюда, — позвал он, и Дине ничего не оставалось, кроме как пойти на зов.

— Я извиняюсь, выйти никак нельзя, а то хозяйке снова придётся весь ритуал встречи повторять с угощением и чаепитием, — сказал он, когда расстояние между ними уменьшилось до пары аршин. — В общем, шаман говорит, что сам удивляется. Эти амулеты у него вчера пропали, но человек взять не мог. Он говорит, что это Хой-Маллай взял.

— Кто такой Хой-Маллай?

— Местное божество, переводится примерно как Соль Земли. Шаман сказал, что Хой-Маллай взял тати, чтобы не пустить сюда Тлаа, потому что если сюда дотянулся, место ещё три дня тёплое.

— Что такое тати?

— Это так у них обереги называются. Так вот. Как насчёт того, чтобы объявить в розыск эту самую Соль Земли, назначить вознаграждение? А?

— Не паясничайте, капитан, вам не идёт. А мне можно пройти?

— Пройти-то можно… Только учтите, что я для них обычный гость, а вы будете большим гостем. Это значит, что раньше чем через двое суток они вас не отпустят, а если попробуете уйти — смертельная обида на всех большеглазых. Им только повод дай — полгода налоги платить не будут.

— На кого обида?

— На всех, у кого глаза не хуннского разреза. Тут, знаете ли, принято чтить обычаи. Это не только приятно, но и крайне полезно.

— А сюда выйти ваш шаман не может? Я хочу сама его до… расспросить.

— А шаман в любом доме — большой гость. Славный Акай-Итур гостит в этом доме только сутки — ему ещё столько же осталось.

— А может славный Акай-Итур дать мне такую же тати, а лучше две?

— Сейчас спрошу. — Капитан исчез за пологом, но теперь ждать его пришлось не больше пары минут.

— У него сейчас есть только три. Он говорит, что меньше не поможет, а больше нет. По пятьсот гривен за каждую.

— А тати у него настоящие? — поинтересовалась Дина, отсчитывая наличные.

— Нет на свете более простодушного народа, чем йоксы, — ответил капитан, принимая деньги, — За последние сорок лет — ни одного правонарушения.

— А что было сорок лет назад?

— Амулет на рельсы положили — хорошо, что поезд товарным оказался.

8 сентября, 23 ч. 15 мин., посёлок Сыч (становище Лай-Йокса).

— Было два брата — Йокс и Урукх. Йокс собирал грибы, бруснику и терпкий корень жиа, а Урукх охотился на быстроногих лосей и куниц. Они всегда делились друг с другом своей добычей, и потому никто из них не испытывал нужды. Но однажды Хакк, чёрная душа, позавидовал братьям, что они живы, а он уже мёртв, и начал шептать Урукху, притворяясь шелестом листвы, что он сильнее и отважнее своего брата, что грибы, брусника и терпкий корень жиа не имеют ног, чтобы убегать, и тяжёлых рогов, чтобы нападать. Урукх не слышал коварных речей, но они лились ему прямо в сердце, заполняя его чёрной желчью обид. Однажды Йокс пришёл к юту Урукха и принёс ему много грибов, но Урукх сказал, что не надо ему грибов, потому что мясо вкуснее и лучше утоляет голод. Йокс огорчился, что не угодил своему брату, подумав, что грибы недостаточно хороши, и принёс ему терпкого корня жиа, который отгоняет любую хворь. Но Урукх сказал, что сам может добыть себе корня, если захочет. Тогда Йокс пошёл к своему юту в большой печали, но тут и его настиг шёпот Хакки, чёрной души, и слова его были о том, что Урукх не любит брата своего, если отказывается от его даров, а значит, надо его убить. Тогда Йокс заглянул в свою душу и ужаснулся от того, что пожелал он зла брату своему. Но Хакка был силён, и Йокс не мог противиться ему. Шли дни, и он всё сильнее ненавидел Урукха. Тогда он собрал богатые дары, разжёг жаркий костёр и обратился к Хой-Маллаю, чтобы тот помог ему избавиться от ненависти, и Хой-Маллай дал ему тати, отгоняющий Хакку. Но Урукх ни о чём не просил Хой-Маллая, и ему не было дано тати. Однажды, не догнав быстроногого лося, он начал искать брата, желая ему зла за то, что он голоден. Но Йокс, узнав об этом от ветра, ушёл далеко навстречу холодам. Прошло много зим, и дети Урукха так умножились числом, что на всех не хватало оленей и куниц, и они тоже двинулись… — Акай-Итур вдруг замолк на полуслове, и стало слышно, как посапывает задремавший старик Лайса, прижав к груди потухшую трубку.

— Хозяин, Лайса-аяс, уснул, значит, и гостю пора, — сказал шаман, поднимаясь. Он стряхнул с колен хлебные крошки, многие из которых успели зачерстветь. — Айна, проводи меня.

Айна, внучка хозяина, рослая девочка лет двенадцати, с готовностью подставила плечо под его ладонь. С трудом переставляя ноги, затёкшие от долгого сидения, шаман двинулся к выходу, зажав под мышкой свой бубен, и многочисленное семейство Лайсы с беспокойством смотрело ему вслед. Большой гость покидает раньше времени гостеприимный дом, а значит, в мире духов случилось что-то такое, о чём лучше не думать — может, и пронесёт.

— Айна.

— Что?

— Беги в мой ют, Айна. Принеси ларец с тати. — Шаман подтолкнул девочку к выходу. — А вы все… Нужен большой костёр. Пусть все придут. Нужны все.

Акай-Итур еще не знал, не мог знать, что случилось — чтобы увидеть, нужно было ударить в бубен, потом дождаться, пока сотни сердец не начнут биться в такт костяной колотушке, обмотанной войлоком. А потом сила всех соплеменников должна отдаться единой воле, его воле… Он перестанет ощущать своё тело, которое будет продолжать исправно колотить в бубен и носиться по кругу, внутри которого костёр, а снаружи — лица, освещённые горячими сполохами священного огня, искорки пламени в остекленевших глазах и нечто такое, что когда-то оказалось сильнее стрел урукхов, а теперь уже пять сотен зим побеждало соблазны иной жизни, принесённые большеглазыми, которых много.

Айна поставила на землю ларец с тати, значит, пора коснуться бубна колотушкой — так, чтобы звук был едва различим, а потом прислушаться к тишине, нарушаемой лишь треском костра. Жёлтые искры впитывались в низкое чёрное небо, исчезая в нём без следа. Исчезли юты, не стало высокого крыльца, в бархатной тьме растворился весь мир, который остался за спинами людей, сомкнувшихся в кольцо. Удары бубна становились всё чаще и громче, и между ними протискивались слова песни, древней, как мир, а может быть, и древнее мира. Исчезли лица — остались только угольки глаз, которые раскачивались в такт стуку колотушки и биению сердец. Потом костёр оказался далеко внизу, и дух, выпущенный на волю, начал стелиться по небесам. Рядом промелькнули вершины вековых елей, и духовному зрению открылся пустой двор, где ещё недавно стоял ют большеглазого колдуна, который однажды ступил на тропу, ведущую к Тлаа, рождённому вновь. Сквозь влажное дно большой ямы виднелась сыпучая жёлтая земля, на которую набегала горькая синяя вода. За тонким слоем сырой глины был день, который вот-вот мог ворваться в ночь, и тогда лишь раскалённая земля утихомирит желания того, кто забрал отсюда свой ют.