Олег Бондарев - Выбор сталкера

Хозяин бара, одарив его насмешливым взглядом, важно кивнул.

– Вот и я о чем! – воскликнул Гусь. – Так, а ты сюда какими судьбами, Игореш? Выпить-закусить? Или как?

Логвинов покосился на протирающего стаканы Парфюмера и вполголоса сказал:

– Давай в углу присядем, побалакаем.

Гусь дураком не был, по два раза не переспрашивал – молча подхватил бутылку со стаканами и устремился к пустующему столику у окна вслед за другом. За соседним беседовали двое сталкеров; с одним, Сурком, Игорь был шапочно знаком, а вот второго видел едва ли не впервые.

– Плеснуть? – предложил Семен, когда они уселись за стол.

– Грамм пятьдесят, разве что, – откашлявшись, выдавил Игорь.

Друг начислил, и они молча выпили.

– Так что у тебя приключилось? – шумно выдохнув, поинтересовался Гусь. – Хабар имеется?

– Да какой хабар? – отмахнулся Игорь. – Сам будто не знаешь, что я уже полгода в Зону ни-ни.

– Ну да, помню, – саркастически произнес Гусь, – с тех пор как твою ногу поразила неведомая, но явно чудовищная зараза… Ты как, кстати, к Потрошителю ходил сегодня? Чего не рассказываешь?

– Потому что нечего, – признал Игорь неохотно. – Осмотрел меня, сказал, что ничего криминального в ноге нет…

– Ну а я тебе что говорил?

– Да черт с ней, с ногой, – раздраженно проскрипел Логвинов.

Он воровато огляделся по сторонам и, склонившись к столешнице, прошипел:

– У меня брат пропал.

– В смысле – «пропал»? – не понял Гусь.

Логвинов, продолжая озираться, вкратце рассказал о своем походе в гости к Сереге. Гусь слушал, не перебивая, лишь хмурился и качал головой, когда Игорь описывал потасовку. Вскоре Офицер закончил, и воцарилась напряженная тишина.

– Да ерунда это какая-то, Угорь, – послышалось из-за соседнего столика.

– Ничего не ерунда. Так Коллекционер и появился, – упрямо возразил другой голос, хриплый и прокуренный.

– Не знаю, кто тебе эту байку рассказал, но…

– Да говорю ж тебе – никакая это не байка, Сурок, ну епсель-мопсель! – крайне возмутился Угорь. – Жил мужик, «черным» сталкером был. Родился у него сын с дефектами жуткими… ну с болезнью Руффа, а ежели по науке совсем, то дифферент. Так вот, чтобы на лекарства не тратиться, сталкер этот в Зону его занес, гаек жменю насыпал и был таков.

– А в Интернат сдать не судьба была?

– Да в те годы, когда это приключилось, «зомбария» тут и в помине не было, – усмехнулся Угорь. – Только и оставалось жить с этим чудом, не зная, что ему на ум придет. Ну дичь ведь, дичь! И вот мерзко, паскудно вроде поступил мужик, а ты с другой стороны глянь – бегает теперь этот ущербный сынишка по Зоне да гайки собирает, сталкерами оставленные. Санитар Зоны, мать его ети…

– Что за бред? – брезгливо бросил Логвинов, оглянувшись на спорящих сталкеров. – Откуда вообще пошла эта дурацкая сказка про Коллекционера?

– Да оттуда же, откуда про шатуна, – отмахнулся Гусь. – И про остальные штуки-дрюки. Кто-то в «кино» попадет, насмотрится там всякого, а потом, чудом выбравшись, с пеной у рта всем доказывает, что ему это не привиделось. Обычное дело.

– Ладно, чего я, и вправду, завожусь по пустякам? – шумно выдохнув, сказал Игорь. – Все из-за Сереги, походу…

Он махнул еще пятьдесят грамм и, облокотившись на стол, закрыл лицо ладонями.

– Да уж, дела, – сказал Гусь с кислой миной. – Главное, непонятно, кому и зачем тащить его в Зону? Он ведь не сталкер, не дифферент. Обычный мужик.

– Я сам концов не нахожу, старик, – мрачно произнес Логвинов, убирая руки. – Поэтому и пришел к тебе. Во-первых, две головы всяко одной лучше. Во-вторых, твоя голова куда холодней моей. Речь ведь о брате, не о чужом человеке. Я, веришь, хотел прямо от него рвать в Зону, еле-еле сдержался.

– В Зону спешить не стоит, это да. Она, тварь такая, только и ждет, когда ты забудешься и прямиком в очередную аномалию вляпаешься.

– Вот и я так подумал. Но, честно сказать, кроме как в Боровой идти, других вариантов в упор не вижу. А ты?

– Ну тут, как бы, и впрямь довольно очевидно все, – повел плечом Гусь. – Я даже и не знаю, что предложить. Единственное, можно, конечно, по старой дружбе к ребятам обратиться и без афиши состряпать ориентировки, чтобы они поискали этих говнюков. Да только если твоего брата действительно в Зоне держат, то, пока мы в Искитиме их следы отыщем, он уже скопытиться успеет.

Логвинов кивнул. Это он понимал прекрасно. Зона терпит чужаков, но недолго. Поговаривали, что там и вовсе нельзя находиться дольше двух недель, но понять, откуда взялся такой точный срок, никто не мог. Возможно, это была очередная байка, вроде той, которую хриплый Угорь только что поведал Сурку, однако проверять на собственной шкуре правдивость «теории четырнадцати дней» никто особенно не рвался. Интерес интересом, а жизнь всего одна.

– Так что надо нам идти в Боровой, – подытожил Гусь. – Предлагаю отправиться завтра спозаранку.

– Нет, погоди, – нахмурился Игорь. – Ты о чем сейчас вообще? Ты со мной собрался, что ли?

– Ну да. А что тебя так удивляет?

– Я пойду один, старик, это не обсуждается.

– Да чушь собачья, – поморщился Семен. – Мы ж кореша, забыл? А кореша в трудную минуту не бросают, не имеют права бросать. Тем более, ты полгода в Зоне не был, небось уже и не помнишь, где что…

Игорь уставился на стакан, который последние минуты три бесцельно вертел в правой руке.

– Спасибо, старик, – произнес он глухо, будто издалека. – Ты настоящий друг.

– Ну ты еще поплачь, – хохотнул Гусь. – На вот, в жилетку мою высморкайся…

– Пошел ты к черту, – беззлобно огрызнулся Логвинов. – И вообще – сначала купи жилетку, а потом предлагай…

Настроение заметно улучшилось, будто они не в самое опасное место на Земле собрались отправиться, а в какой-нибудь Диснейленд.

Впрочем, не зря же в старой песне поется: «Если с другом вышел в путь, веселей дорога»?

– Ты нож мой не видела? – проорал Смычок из комнаты.

– Не видела, – ответили из кухни.

– Замечательно… – пробормотал Костя. – Просто шик и блеск…

Он упер руки в боки и огляделся, пытаясь вспомнить, куда засунул отличный складной нож. Может, на антресоль закинул, решил он и пошел в кухню.

Света жарила оладушки. Судя по распухшим глазам, она снова плакала. Смычок открыл было рот, намереваясь сказать что-то ободряющее, однако своевременно осознал, что никакими словами боль в душе жены не излечить, и потому смолчал. Хорошо хоть Верочка еще совсем маленькая и не понимает до конца, что с ней случилось. А хитрецы-родители пока не открыли всей правды, сказали только, что «это такая твоя особенность», и больше – ни слова. Может, оно, конечно, и правильно, к чему дочь детства лишать, сразу обещая ей «вечную борьбу со страшной болезнью». Да только на душе так погано, будто обещаешь увеселительную прогулку человеку, которого ведут на эшафот.