Крис Кельм - Сердце Альтиндора. Дилогия (СИ)

Еще во время таинства Растиф пришел в себя, но смотрел на мир как-то отстраненно, словно ничего не видел и не слышал. Лишь после того, как Винеар напоил его отвратной на вкус микстурой, его щеки порозовели, а глаза заблестели жизнью.

Спустя еще четверть часа он уже сидел на кровати и удивленно осматривал чистое от ран тело. После чего перевел взгляд на собравшихся в комнате.

— Да-да, — подтвердил его подозрения Арсиги. — Не всех нас тебе удалось отправить на эшафот.

— А ты тоже цанхи? — удивился я.

— А как же! — хмыкнул он, взял кочергу и непринужденно завязал ее на узел, так, что бедный металл застонал.

— Круто, — кивнул я одобрительно.

Стало быть, один я в этом помещении не имел никакого отношения к местной магии.

А говорят, цанхи почти вымерли. Сколько же их тогда было в лучшие годы?

— Опять ты за свое… Почини железяку, — нахмурился Винеар.

Арсиги фыркнул и с прежней легкостью вернул кочерге изначальную форму.

— Я свою работу сделал. — Винеар встал с табурета.

— Спасибо, — поблагодарил его Растиф.

— Уже уходим? — поинтересовался Жагридер, отходя от окна.

— Да, пойдем, — кивнул лекарь. И обратился ко мне: — Держи нас в курсе событий.

— Обязательно.

— И не забывай о наших проблемах, — напомнил мне Жагридер.

— Только об этом и думаю, — успокоил я его.

Они ушли.

— Твои друзья? — спросил меня Растиф, натягивая рубашку.

— У нас общие интересы.

— Знатная компания: Винеар, Арсиги и Шапшен.

— Ты их знаешь?

— Кто же не знает Отца нищих? А об остальных приходилось слышать. И можешь передать коротышке: таких как они, я никогда не преследовал, если они не переступали черту закона.

— Не обращая на него внимания: насколько я его понял, он все время ворчит.

— Я знаю… — он подошел к распахнутому окну, выглянул наружу. — Тихо-то как… Куда подевались все люди?

— Объясню по пути. Сейчас нам надо спешить к Ингусу, пока не стало совсем поздно.

Мы взяли с собой оружие, — думаю, теперь его наличие ни у кого не вызовет вопросов, — и, естественно, сумку с головой Неллиса. Пока шли на улицу Белых Голубей, я рассказывал о том, что город заполонили духи и мертвецы. Иногда нам попадались следы их пребывания: выжатые и временами обезображенные трупы, — но их самих мы не встретили. Как, впрочем, и горожан, которые, то ли попрятались, то ли вообще покинули город. Правда, не все. Разбитые окна, разломанные двери лавок и жилых домов красноречиво говорили о том, что по Сандоре бродили любители легкой наживы. Откуда-то издалека доносились и быстро стихали крики о помощи, со стороны Вейдана тянуло дымом, небо хмурилось, грозясь разразиться долгожданной грозой.

До жилища Ингуса мы добрались без происшествий. Дверь нам открыл один из молодых последователей традиций и молча проводил в комнату, где Верховный Заклинатель коротал время за чашкой сфанта.

— Ты уже знаешь, что происходит в городе? — спросил старика Растиф.

— Конечно, если ты имеешь в виду сеющих смерть духов. Мои ученики пытаются усмирить одиночек, отбившихся от роя. К сожалению, наши заклинания почти не действуют на центальских тварей. У них несколько иная природа, чем у знакомых нам лесных духов. Так что особо хвастаться нечем. Есть новости и похуже: к ним присоединились многие местные духи, почувствовавшие человеческую слабость, и с каждым мгновением их становится все больше. Они распространились уже по всему городу. Говорят, их видели в окрестностях Прайи и даже в Ульгуте.

— Пора с этим кончать! — процедил сквозь зубы Ищейка. — Ты готов к ритуалу?

— Готов. Дело лишь за малым… Вы принесли, что требовалось?

Растиф молча достал из сумки голову и водрузил ее на стол рядом с креслом Ингуса.

— Надеюсь, вы не ошиблись и мне не придется тратить силы на бесполезный и опасный ритуал.

— Ты начинай, а там увидим, — подбодрил его Ищейка.

Ингус позвал остававшихся в доме учеников. Их было трое. Они должны были помочь старику в проведении ритуала.

— Если боитесь, можете подождать в соседней комнате, — предложил нам Хранитель традиций.

Растиф фыркнул в ответ. Я тоже решил остаться.

Когда все приготовления были завершены, помещение заметно преобразилось. Ученики затворили ставни, комната теперь освещалась четырьмя тусклыми масляными лампами, насыщавшими воздух резким и приторно сладким запахом. Стол поставили перед Ингусом, голову повернули к нему лицом. Кроме нее на столе стоял глиняный горшочек, закрытый промасленной кожаной крышкой, туго обмотанной шнурком. Двое учеников заняли свои места по бокам кресла, взяв в руки деревянные погремушки. Третий расположился с противоположной стороны стола. Перед ним стояла маленькая жаровня и целый ряд небольших пиалок, наполненных разнообразными порошками.

— Начнем, пожалуй, — известил Ингус, нацепил на руки какие-то браслеты и снял крышку с горшочка, из которого тут же поднялось сизое облачко и зависло под потолком меняющим форму сгустком.

Ингус скрестил пальцы, закрыл глаза и… запел.

Надо же, горловое пение!

Но первое восхищение быстро прошло, сменившись иными чувствами.

Слов у песни, по крайней мере, членораздельных, не было, лишь долгие растянутые звуки в низких тонах, от которых у меня завибрировали внутренности. Кроме того, стало как-то неуютно, беспокойно и тоскливо. Мы с Растифом сидел на лавке у стены. Взглянув на Ищейку, я заметил капельки испарины, выступившие у него на лбу. Не знаю, что испытывал он, а мне захотелось заткнуть уши, выбежать из помещения, а то и вовсе — швырнуть в Ингуса чем-нибудь тяжелым, чтобы заткнулся. Но я не мог даже пошевелиться.

Тем временем облачко под потолком по-своему реагировало на «пение» Заклинателя. Вначале оно корчилось, напоминая кусок теста, которое ожесточенно мяли невидимые руки пекаря, меняло цвет, испускало крохотные молнии. А однажды даже попыталось атаковать Ингуса, но словно наткнулось на невидимую преграду и отпружинило обратно к потолку. Стоявший напротив стола ученик зачерпнул из пиалки щепотку порошка и бросил его в жаровню. Остывающие угли тут же вспыхнули сиреневым огнем, испустив сизое дымное облачко под потолок, и тут же вернулись к прежнему состоянию. Наконец, аморфное тело духа стало прозрачно-белым, и в дело вступили ученики. Подняв погремушки, они затарахтели, отбивая замысловатый ритм, вторя беспрерывному стариковскому рокоту. Впрочем, последний вскоре стих, и Хранитель традиций, под аккомпанемент трещоток, заговорил:

— Прошу, не сердись и выслушай меня.

— Говори, — прозвучало из облака. Голос был каким-то нейтральным — ни мужским, ни женским — и бесцветным.

— Прошу тебя о помощи посредника между миром живых и миром мертвых.