Анна Пань - Страсти Евы

Я улыбаюсь бесконечно светлой и радостной улыбкой и оплетаю руки вокруг его шеи. Ничего так не греет женщину, как теплые слова любимого мужчины.

− Гавриил, я… − «тебя люблю» вертится у меня на языке, но меня охватывает смятение, поскольку он до сих пор не признался мне в любви, поэтому я договариваю иначе: − Я думала, что по причине моего прошлого ты просто играл со мной все это время.

Гавриил потрясенно бледнеет.

− Ева, девочка моя, я бы ни за что в жизни не обидел тебя, − его голос полон похоронных оттенков. − После мистерии на столе я отдалился от тебя из самых чистых помыслов. Ты достойна лучшего. Не такого ублюдка, как я. Однако, когда я увидел тебя с Уилсоном, проклял все на свете. Больше нас ничто не разлучит.

Он зарывается носом в мои волосы и целует в висок, потом достает из бардачка новенький белый айфон и дарит мне.

− Я сожалею, что разбил твой телефон, Ева. Но я кое-что придумал, чтобы загладить вину. Посредством одного из влияний я достал из памяти фрагменты наших встреч и загрузил их в фотоальбом.

Мое лицо само собой вытягивается:

− Твои влияния безграничны!

− Пароль на альбоме дата твоего трехлетия, − таинственно прибавляет Гавриил, трогаясь с места.

«Хаммер» въезжает на залившуюся новогодними фонарями улочку и останавливается у нужного дома. Гавриил облачается в черный пиджак от делового костюма и помогает мне выйти из машины. На крыльце он с видом вожака волчьей стаи оглядывается по сторонам. В следующий миг я оказываюсь вжатой в дверь его атлетическим телом и напористым ртом. Держа мое лицо в ладонях, он долго-долго насыщается вкусом моих безотказных губ. «Собственность» не может отказывать.

На прощание Гавриил оповещает меня, что сегодня будет работать до глубокой ночи, часов до трех как минимум, а завтра в обед заберет меня к себе.

Дома я первым делом уединяюсь с подарком. В фотоальбом добавлено пять фотографий − своеобразный полиптих. На всех изображениях Гавриил выделил собственные чувства за период развития наших отношений: от желания подчинить себе, до поклонения. В эротических снимках он сумел подчеркнуть Вожделение с большой буквы. Фотографии в катакомбах «Нижнего Уровня» заслуживают отдельного места на выставке эротики. На олимпийский пьедестал вознесена миниатюра, где я обнаженная сплю вполоборота на животе поверх черных простыней. Гавриил, напротив, полностью одет и бодрствует. С бокалом красного вина в руке он покоится в непосредственной близости от моих бедер и с горящим сладострастием в глазах целует мою ягодицу, крепко сжатую у него в руке. В этом весь Гавриил Германович… Его врожденное животное нутро, временами граничащее с жестокостью и безумством, перемежается с аристократическим благородством. Даже на фотографии этот взрывной переменчивый мужчина способен вскружить мне голову. Что уж говорить о живом общении с ним. Одним Небесам известно, почему так получается, что он открывает у меня самые темные стороны и воскрешает аналогичную первобытную дикость, что живет и в нем самом.

Вдохновившись любовными сценами, я отправляю Гавриилу текстовое сообщение по вайберу, где выражаю восхищение проделанной работой и прошу прислать мне еще одну фотосессию, только уже с откровенными кадрами его самого. Ответ приходит почти сразу. Гавриил в своем репертуаре.

«Какая проказница… За порочное желание прибавляю тебе новый должок. С тебя − двойное кормление из ложки.

P. S. Ты всегда в моих фантазиях, Ева».

Присланную в подтверждение его правдивых слов фотографию я изучаю с благоговением восьмого чуда света. Затемненный черно-белый снимок сделан в его спальне. Окруженный холодным лунным светом, Гавриил полусидит в кровати с расслабленно откинутой на изголовье головой. Его белая сорочка распахнута, рукава закатаны до локтей, открывая соблазнительный накачанный пресс и часть черной татуировки. Его туманные глаза полуприкрыты, рот приоткрыт, мышцы на правой руке напряжены. Мне предельно ясен род его бесстыдных деяний. Другое дело, к вселенской несправедливости, нижняя половина снимка с происходящим пикантным процессом полностью отсутствует.

«Гавриил Германович, вы видели меня в „костюме Евы“, почему же я должна довольствоваться только половиной вашего совершенства?

P. S. Настырно требую большего!»

Ответ Гавриила на мое требование приходит незамедлительно.

«Вы только посмотрите, какие мы жадные… Совершенство есть только одно − ты, Ева. И Совершенству пора спать. Марш в кровать!

P. S. Сладких снов, ангел мой».

Слоистый вечерний туман поднимается с земли, опутывая разодранной паутиной беснующегося Германа.

− Мой Наследник − разнеженная девка!

Его слова звучат в моей голове ударами грома.

− Слушайся свою маму, − доносится ненавистный голос мачехи с террасы замка.

− Ты мне не мать! − яростно рычу я, хрустя костяшками пальцев.

− Ты снова ведешь себя, как слезливая Габриэла, − наказывает она с вышины.

Я сверкаю глазами на разгневавшегося отца:

− Тебе меня не сломить. Я люблю живопись. И мне не указ твоя грязная потаскуха.

Герман покрывается красными пятнами и со всего размаха бьет меня по лицу тыльной стороной ладони. Фамильный перстень на его пальце рассекает мне кожу на скуле до мяса. Мое лицо вспыхивает огнем, но не столько от боли, сколько от ненависти к самому себе − я снова позволил ей победить. С кровью у меня во рту перемешивается вкус усвоенного на всю жизнь урока, сделавшего меня, десятилетнего мальчика, взрослым мужчиной.

− Не вздумай идти против моей воли, − поучает Герман, кружа вокруг меня, как гиена вокруг недобитой жертвы. − Иначе на твоем теле не останется живого места.

− Пора кончать со слезливой Габриэлой, − в довесок победоносно голосит сверху мачеха.

С безразличием к своей судьбе я смахиваю рукой остатки крови с губ.

− Можешь пустить мне пулю в голову, но я продолжу рисовать, − храбро вздергиваю я подбородок.

Без колебаний Герман достает кольт и приставляет дуло револьвера к моему виску:

− Дважды не повторяю.

− Как и я, − с вызовом гляжу я ему в глаза, настроившись до последнего вздоха держаться гордо и принять смерть с достоинством, как и подобает мужчине.

Без задержек Герман перенаводит дуло револьвера на другую мишень и нажимает на спусковой курок. Два метких выстрела отнимают жизни у свернувшихся возле моих ног доберманов. Север с Югом служили мне верную службу с тех самых пор, как умерла матушка. Собак она купила мне в подарок, но подарить так и не успела.

Старый ублюдок и его шлюха нещадно уничтожили мою и без того искалеченную жизнь!