Алексей Жарков - 99942 [СИ]

– Сюда, сынки, сюда!

Старик напоминал постаревшего почтальона из вымышленного Простоквашино, его добрую версию с велосипедом. Глаза дедушки были живого василькового цвета, как полоска на фирменных тёмно-синих брюках следователя.

– Не браните старика, милчеловеки, не браните дюже, – суетился у забора потерпевший. – Виноват, ох, виноват. Попутал бес, ошибся старик. Вы заходите, заходите, сынки!

– Твою ж мать, – выдохнул Жмурко.

Следственно-оперативная группа просочилась в калитку.

– За что тебя не ругать, отец? – спросил Максим, мысленно сокрушаясь, что не оказался сегодня "невыездным": корпел бы над постановлениями, уведомлениями и карточками, максимум, допросил бы одного-двух задержанных.

Дед не ответил. "Глуховат, что ли?"

Максим присмотрелся к дому. Тканевые растяжки на столбах и зданиях он увидел ещё из машины, но потом отвлёкся на старика. "ПОМОГИТЕ! НЕЗАКОННЫЙ СНОС! нарушаются КОНСТИТУЦИОННЫЕ права граждан!" – гласила надпись, выполненная большими красными буквами на белом полотне.

Дачный посёлок плохо вписывался в будущее "Большой Москвы", его хотели снести уже который год, но жильцы упорно сопротивлялись напору столичного капитала и фантазий. Хозяин ветхой усадьбы, видимо, особо рьяно. Дом доживал свой век, вместе с деревенской тишиной, жаром бань и заснеженными яблонями.

– Воюет здесь?

– А? Что? – не понял или не расслышал старик.

– Сносить хотят?

– А-а. Хотять, гады… Но мы против! Мы не дадим! Я всю жизнь здесь, хорошо тут: огородик, вода, газ, канализация, всё есть. А дадут квартиру – гараж там будет? Фигушки! За паркинг плати!

– Ясно.

Старожил, не забывший слово "паркинг", провёл по мощёной дорожке и впустил в прелое тепло дома.

– Не браните, сынки, – по новой завёл пластинку старик. – Нашлись, нашлись рубли заветные. Думал невестка украла, эта змеюка может, поверьте, вижу, как смотрит, на дом, на машину… С сыном гостила, а как только уехала, я сразу тайничок проверил – а там шаром покати. Я и позвонил, вызвал, не браните дюже. Память совсем не та стала, дырявая, что штаны после дроби в зад… Нашлись, нашлись деньжата, я же сам и перепрятал, как раз к приезду… змеюки этой. Ужзвиняйте. Прошу!

– Это что, отец? – спросил Максим, прекрасно всё понимая.

Посреди комнаты, в которую они прошли не разуваясь, стоял накрытый стол, подбочененный лавками. Самогон-соленья, картошечка-поджарочка, хлеб-соль.

– За стол, сынки! Отблагодарствовать вам надо! Первачом! В мороз, в снег поехали, помочь хотели, да вот как вышло. Как не уважить, милчеловеков?

Повисла звенящая хрусталём пауза. Кажется, все смотрели на Максима. Дюзов же, глядя на "накрытую поляну", прислушивался к себе. Самочувствие было поганым. Бутылка мутного первача – запотевшей.

"Не пьянства ради…"

– Можно и уважить, – согласился Максим и повернулся к участковому. – Позови Викинга.

Глебов кивнул и пошёл за водителем, кадык участкового судорожно подёргивался.

Обратно ехали сытые и довольные. Даже "Скажи-Самогону-Нет" Богданов и Жмурко. Глебов напевал что-то из народного, невнятно, но с душой и простором. Водитель, которого за огромные усища и любовь к раннесредневековой истории скандинавских мореходов прозвали в управлении Викингом, закурил, выключил радио, вставил флешку, вывел звук на громкоговоритель (модернизация Викинга) и дал окрестностям Высоцкого: "Чуть помедленнее кони…" Трясло меньше, разговаривалось душевней. В темнеющем небе замерло сито с поздним снегом.

– Заправка скоро будет, заскочишь, – попросил Максим водителя. – Сигарет надо купить.

Викинг глянул на мятую пачку "Русского стандарта" на приборной панели и кивнул.

– Бак заодно накормим.

Приступ синестезии настиг Максима на подъезде к заправке. "Карусель" подхватила и закружила. Здесь и сейчас, в тепле старенькой "таблетки", в лёгком тумане мыслей – он не возражал. "Карусель" молчала так долго, что он почти соскучился, почти поверил, что она не вернётся. Порой синестетики навсегда "излечивались" от смешанных чувств, Максим читал об этом (автор книги бравировал термином "соощущения", точно дорогими часами). Раз – и нет, за дверь, с глаз долой, без причин и объяснений. Для таких избавлений лучше всего подходил переходный возраст. Но этот шальной период, когда нервная система перестраивается вслед за организмом, Максим давно пропустил. Месяц, прошедший без фокусов восприятия, всё чаще питал мысль: "а вдруг всё?" Оказалось – дудки. Кратковременная передышка, вызванная стрессом или чем-то ещё. "Карусель" вернулась, а лакированные загривки деревянных лошадок засверкали на солнце.

Зрение и слух сплелись косичкой. Распевы участкового текли бирюзовыми волнами, на них качались тёмно-зелёные, белые и красные кораблики. Такие Максим часто мастерил в детстве, после ухода отца. Складывал с усердием автоматизированной линии, словно хотел быстрее избавиться от пачек плотной цветной бумаги, которые зачем-то приносил один из "новых знакомых" мамы. Всего три цвета – тёмно-зелёный, белый и красный, – кораблики скользили вдоль бордюров, кружили над водосточными решётками, раскисали под дождём. Максим отпускал их раз и навсегда.

Тогда и сейчас.

Зрительные образы, вторгнувшиеся в реальность, поблекли. "Уазик" замедлился, Глебов вздохнул и замолчал, а огни заправки с шелестом поползли по стеклу.

– Там какая-то движуха нездоровая, – сказал опер с таким выражением, что из его рта вылетели искры.

– Точно, – Голос эксперта клубился дымом. – Это что у него? Пистолет?

Дюзов столь увлёкся разглядыванием голосов, что плохо понимал, о чём говорят.

– Максим… – Снова Жмурко: туман и угольки. – Дюзов!

– Что? – От собственного голоса на губах появился острый привкус.

И тут Максим увидел.

Он стоял в нескольких метрах от стеклянных дверей, плывя сквозь акварель слов, шорох огней и горечь движений. Он стоял у двери в прошлое, которое старался забыть.

В холоде мерещился вкус хурмы. Свет звезды проникал в тело дрожью.

Серебристая фигура, повёрнутая к нему спиной, находилась прямо за стеклом входа. У серебристой фигуры был пистолет, который она прижимала к медной голове другой фигуры. Цветам Максим не доверял, остальному – вполне.

Какой-то тип в здании заправки угрожал пистолетом жизни заложника.

– Еслихотьодиндёрнется! – вопила серебристая фигура. – Язастрелюегоапотомубьюостальных!

Вяжущий вкус во рту стал нестерпим. Иглы звёзд пронизывали Максима насквозь.

– Заткнисьидавайденьгиилиястреляю!

За кассой кто-то двигался, оставляя тающий синий след.

– авыкстенеВСЕКСТЕНЕ!

Люди – силуэты с двойным красным контуром – стали отходить. Человек выстрелил в потолок. Звук был ослепительно белым.