Петр Воробьев - Разбой

Вместе с замком, двигался и охранявший его верховой строй – как раз ко времени подоспели воины из Кромославова рушения, стальным клином оттеснив чолдонских яков. Буах воспользовался мигом, чтоб перезарядить пищаль. Через головы крылатых всадников полетели зажигательные бомбы, по земле вновь потекло бледное колдовское пламя. Одному из альбингов, увязавшихся за Гормом, не повезло – он загорелся вместе с пони. Со стены Коннахта ударил водомёт. Струя воды, смешанной с какой-то колдовской дрянью, сбила пони с ног, но погасила огонь. Управлявший водомётом повёл соплом вверх, обрушивая поток на головы чолдонцев, только готовившихся кидать бомбы. Воздействие струи на яков было разительным – животные обратились в бегство, не внемля ударам плетей ездоков. Правда, вода нарушила и поморянский строй, так что в прореху с каждого края устремилось по полдюжины кочевников.

– Аринбьорн! Как слышишь? – крикнул Горм в микрофон, Самборовым мечом отражая удар чолдонского топора. – Бей по ним из водомётов!

Аринбьорн, видно, пытался что-то возразить, но не тут-то было – конунг отрезал:

– Химическая смесь сразу кончится? Переключи на просто кипяток! Только по своим не попади!

Нескольким дикарям почти удалось прорваться под замок, но сражавшиеся спина к спине Горм и Самбор отрезали их от основной массы, зарубив двоих – лагунда и клеймор возобладали над скеггоксом и кривым мечом. Сверкнула вспышка. Буах подумал было, что это ещё какое-то зажигательное оружие, но в последний миг опознал в источнике света фотокитон в руках верхового энгульсейского вестовщика.

– Поберегись! – крикнул сын Ройга, опуская ствол. – Тебя свои же зарубят или стопчут!

Не проверяя, последовал ли фотокитонист совету, Буах перевёл пищаль в направлении чолдонца, отбивавшегося от поморянина. Даже отощавший як кочевника был тяжелее липицкого жеребца, но не мог равняться с гардарским скакуном в напоре и злости. Когда теснимый венедом чолдонец оказался на расстоянии вытянутой руки, Буаху удалось попасть стволом прямо в смотровую прорезь его шлема и нажать на курок. Взрыв, и поле зрения застлало красное марево.

На то, чтоб хоть наспех обтереть прозрачные пластины забрала от крови и мозгов, ушла, как показалось Буаху, вечность. Весь шлем был иссечён мелкими осколками, значительная часть – от Буаховых собственных пуль. Когда через забрало вновь стало что-то видно, картина боя успела основательно измениться. Политые ядовитой химической смесью или обваренные «просто кипятком» яки, обезумев от боли, ринулись прочь от стен, сталкиваясь с другими яками, а сверху, пулемётчики Коннахта беспощадно шпиговали столкновение волн ошпаренного и неошпаренного мяса свинцом. Последних чолдонцев, несмотря ни на что прорвавшихся сквозь конный строй, стаскивали с яков и бросали под гусеницы замка пешие воины. В ход шли венедские волчни, ралландские боевые косы, и альбингские топоры с крюками на обухах. Над башнями поднимались привязные аэростаты – без аэронавтов, но с телекитонами. Смрадный ветер нёс смесь запахов – конский пот, кровь, кал, порох, смазка, горячий металл, колдовская химия Атаульфа, дым пожара на торфянике от альбингских колесниц, и удушливое мокро-шерстяное зловоние – то ли от яков, то ли от их ездоков.

Но где же забрызганные вражьей кровью блестящие доспехи и красный плащ? Сын Ройга принялся искать взглядом конунга. Седло Эаханна пустовало, рядом, утопая в раскисшей от воды и крови земле, Лютомысл жрец и один из псов склонились над… Сердце Буаха дрогнуло.

Вырыли конунгу могилу, насыпали курган вокруг неё, поставили каменный столб над ней, и стали справлять поминальные игры над могилой его. И выросло тисовое дерево на могиле этой, с верхушкой, похожей видом на голову Горма конунга. А верный Буах, сын Ройга, направился после этого в Ралланд, в то место, где были Бевинн и Бланид.

– Какие же вести несёшь ты? – спросили жёны.

– Нет у меня вести, из-за которой стоило бы печалиться здесь, кроме той, что в Нордланде видел я великих воинов, справлявших поминальные игры, после того как вырыли они могилу, насыпали курган вокруг неё, поставили каменный столб над ней и вырезали имя Горма, сына Рагнара, из великого рода Кнутлингов. Должен был вернуться он с победой к милым своим, к возлюбленным, которым отдал сердце свое, но не судьба была им вместе быть в жизни, увидеть друг друга живыми.

Едва услышав эти слова, Бланид и Бевинн упали мёртвыми, бездыханными, и погребли их, как и Горма. И выросли две яблони из могилы их, разрослись они на седьмой год, а на верхушках – словно головы Бланид и Бевинн. А безутешный Буах…

Буах, подъезжая поближе, с великим облегчением увидел, что сага о последнем конунге из рода Кнутлингов и верном ему сыне Ройга ещё не подошла к концу: в грязи рядом со жрецом и Койлем на корточках сидел Горм, а перед ними лежала туша Лейскьюля. Пёс дышал неглубоко и часто.

– Перегрелся, но не критически, – заключил жрец, похлопав волкодава по шее. – Сейчас за носилками пошлю.

– Капельницу ему не надо? – озабоченно спросил конунг.

– Кромбранду скажу, чтоб на холод его положил, и в мокрые полотенца завернул. Если не полегчает, тогда уж капельницу и кислород.

– Скольких потеряли?

– Раненых три дюжины восемь, – ответил целитель конунгу. – Сколько убито, понять тяжелее – как их счесть?

Лютомысл махнул рукой в сторону нагромождения тел. В нём преобладали яки, но ближе к верху в куче виднелась и задняя часть альбингского пони.

– Зато всё чолдонское войско положили! – гордо сказал Дубтах сын Лугдаха. – Утомительное это дело, что-то меня жажда разобрала!

С этими словами, вождь направил коня к качавшемуся в трёх пядях над землёй краю рампы. Конь ловко вспрыгнул на размеренно двигавшееся мимо покрытие, копыта прозвенели по металлу, и Дубтах скрылся в замке.

– Вы двое его не снесёте! – обратился Лютомысл к лекарям с носилками. – А ну, Кеннис, и кто там с тобой, помогите! На три! Раз, два, три!

Когда пса поднимали на носилки, он поднял голову и лизнул Горма, поддерживавшего его под левое плечо, в нос.

Горм и Самбор поднялись в сёдла. Их скакуны шагом двинулись за замком.

– «Всё чолдонское войско положили»… – передразнил венед.

– Не серчай на мою бестолковость, Самбор свет Мествинович, но говорят: спросишь – на диалепт будешь посмешищем, не спросишь – на всю жизнь! И мне понятно, что в помине не всё, но что это тогда было-то? – спросила Сивояра, дева с длинноствольной пищалью, установленной за недавно бывшим прозрачным щитом в нелепо выглядевшем вертлюжном приспособлении, прикреплённом к луке седла.

– Что серчать-то, Сивоярушка? Русал мутливый их разберёт! – Самбор развёл не обременёнными поводьями руками. – То ли это чолдонское представление о засаде, то ли о разведке боем, то ли вообще отсебятина того йожеложца в сиилапане. Меч конунгов жалко…