Роман Глушков - Найти и обезглавить! Том 1

– Да Гном бы их знал! Не задавай мне глупых вопросов, соплежуй, на которые я все равно не отвечу. Я сидел, выпивал, никого не трогал, и когда уснул, повсюду были мир и благодать. А когда проснулся, во дворце шла война, и кругом кишмя кишели орущие бахоры. А вопли этих тварей разбудят даже мертвого! И там, где они раздаются, не остается ничего кроме смерти, уж поверь!

Мне сразу бросилось в глаза, что с ван Бьером что-то не так. И когда я подошел к нему поближе, то понял, что именно не так. Да он же был в стельку пьян, и от него разило перегаром, как от винной бочки! Разве что его не качало из стороны в сторону, но это, видимо, потому, что он успел малость проспаться. И на твердость его руки вино не влияло. По крайней мере, два красноречивых доказательства этому я только что получил.

– Давай скорее уйдем отсюда! – взмолился я. – Отец… Отец велел мне бежать из дворца, но я не успел!

– Бежать? – Пивной Бочонок икнул и поморщился. – Устами молокососа глаголет истина! Бежать я редко отказывался, пусть даже за бегство мне никогда ничего не платили. Скажу так: хорошее бегство, оно завсегда лучше дерьмовой смерти, ибо… Хотя позвольте! А что это у нас тут поблескивает? Ну-ка, ну-ка… Ух ты, какой длинный и жирный червяк!

Внимание монаха привлекла та самая злосчастная цепь, которая этой ночью меняла хозяев, словно лобковая вошь – участников групповой оргии. Наклонившись, ван Бьер вынул этот знак принадлежности к Торговому совету из руки мертвеца, потом взял цепь двумя пальцами за конец и, прищурив глаз, оценил ее с видом человека, знающего толк в драгоценностях. Коим он мог и правда являться, учитывая, сколько разграбленных городов было у него на счету.

Я смотрел на Баррелия жалобно умоляющими глазами и не знал, что ему сказать. А он, перехватив мой взор, вдруг нахмурился, поцокал языком, а затем собрал цепь в пригоршню и с немного смущенным видом протянул ее мне:

– Вот, держи!

– Зачем она мне? – удивился я.

– А разве она принадлежала не твоему отцу?

– Нет.

– Хм… правда? – Смущение вмиг исчезло с лица кригарийца. На меня опять смотрел нахальный пьяница, который заявился на чужой пир и, пока его не погнали взашей, пытался вкусить как можно больше наслаждений. – Ну тогда я лучше придержу эту вещицу у себя, потому что дохлому бахору она все равно ни к чему. Да и тебе – тоже… А теперь пошли отсюда, а то я слышу какой-то шум, и он мне не нравится…

Я родился в этом дворце, провел в нем все свое детство и мог бы ходить по нему с закрытыми глазами. Что мне и захотелось сделать после того, как мы с ван Бьером вышли в коридор. Мне хотелось зажмуриться так крепко, как не хотелось этого даже тогда, когда отец впервые привел меня на площадь смотреть казнь. Увы, но сейчас я не мог отгородиться от окружающего меня ужаса так легко. И не только потому что повсюду рыскали враги. Просто идя с закрытыми глазами, я бы запинался за разбросанные повсюду вещи, обломки мебели и человеческие тела. И в итоге отстал бы от Баррелия, который двигался с оглядкой, но быстро, а я боялся, что он передумает и бросит меня на растерзание канафирцам.

– Хватит скулить! – прорычал он мне, не успели мы пройти и двух десятков шагов. – Если невмоготу, возьми в рот какую-нибудь тряпку и прикуси ее! И шевели ногами, а то плетешься, будто в штаны нагадил!.. Или что, правда, нагадил?

– Н-нет, – ответил я, хотя и не шибко уверенно. Поди определи, чем на самом деле здесь воняло, если в коридоре и без моего дерьма хватало других источников смрада.

Я что, и правда скулил? Честно говоря, не замечал, что я издаю какие-то звуки – настолько ужаснуло меня разгромленное убранство дворца. И ладно, если бы я взирал на один лишь бардак. Куда больше меня пугали трупы. Они валялись повсюду, покрытые огромными кровоточащими ранами, в разорванной одежде, или же вовсе без нее. У многих трупов не хватало конечностей, а то и голов. Многие были изуродованы, ослеплены и таращились на меня дырами пустых глазниц. У многих были вскрыты глотки и животы. Их лоснящиеся в свете факелов внутренности валялись рядом, на роскошных этнинарских коврах и звериных шкурах. Многие мертвые женщины – и служанки, и шлюхи, – лежали в неприглядных позах с широко раздвинутыми ногами. Лица многих из них были изрезаны в кровавые лоскуты. И не только лица, но и груди, животы, бедра, а также то, что находилось промеж ног. Не иначе, у бахоров была страсть уродовать у насилуемых женщин те части тела, которым испокон веков поэты всего мира – в том числе Канафира, – посвящали стихи и баллады.

И повсюду была кровь. А также вонь. Так много крови и вони, что меня сразу затошнило, однако каким-то чудом не вывернуло наизнанку.

– Но я… я ведь знал этих людей! – вновь захныкал я. – За что их так?!.. За что?!

– Да ни за что, – огрызнулся Пивной Бочонок. – Волку в овчарне не нужна причина, чтобы убивать. Бахорам не нужна причина, чтобы убивать тех, на кого их науськали. Лучше не думай об этом, щенок! Думай о том, как выбраться отсюда. Потому что если ты грохнешься в обморок, я тебя на своем горбу не потащу…

– Гайларахарр!!! Амиргаддир!!! Илькурраш!!! Гайярим иль да бахор!

Раздавшиеся впереди вопли вылетали из одной глотки. Но возникший у нас на пути, дюжий канафирец орал так истошно, что у меня от страха едва не подкосились ноги.

– И тебе большой привет, шакалья отрыжка! – пророкотал ему в ответ монах, вмиг забыв обо мне и развернувшись лицом к врагу. – А ты, гляжу, обнюхался своего чудо-порошочка, раз тебя на подвиги потянуло.

Нюхательный порошок, о котором упомянул Баррелий, назывался фирам. И был он у канафирцев в гораздо большем почете, чем вино. Причем он не только дурманил голову, но и придавал человеку невиданную, порой даже самоубийственную храбрость. Немудрено, что бахоры тоже пользовались фирамом, ведь откуда бы еще взялась храбрость у тех, кто зверски насиловал и убивал женщин.

Продолжая орать, смуглый громила вскинул над головой огромный тесак и ринулся на кригарийца.

– Налей мне чарку полную, красавица Мари! – вновь запел разящий перегаром ван Бьер, выступая навстречу противнику. – А после юбку длинную повыше задери!..

Я глядел на них обоих вытаращенными глазами, трясся от страха и не верил, что у Баррелия хватит сил остановить чокнутого убийцу. Громила мчался к нам с такой скоростью, что грозил сшибить с ног и меня, и монаха, что уступал ему и в росте, и в ширине плеч. Но монах явно считал иначе. И я искренне надеялся, что им по-прежнему руководит рассудок, а не плещущееся у него в желудке вино.

Бахор и кригариец сшиблись друг с другом всего в трех шагах от меня.

Ну или как – сшиблись… За миг до столкновения ван Бьер все-таки отшагнул в сторону. Вот только чем-чем, а трусостью это точно не было.