Роман Глушков - Найти и обезглавить! Головы на копьях. Том 2

– Ха! Ну ты и шкажанул! – Аррод упер руки в боки. – Тогда как же нажывается та наука, которую вы, кригарийцы, годами ижучали в швоих монаштырях? И которая в конце концов дала вам вашу легендарную шлаву?

– Да как хочешь, так и называй: хоть наукой, хоть дерьмом на палочке, – усмехнулся ему в ответ ван Бьер. – Если думаешь, будто нас обучали чему-то особенному, каким-то таинствам или магии, должен тебя огорчить – ничего подобного! Все, что я делаю, когда вынимаю меч – ищу у врага брешь в защите. И бью в это место, пока враг не нашел такое же у меня, не ударил первым, и не отправил меня прямиком в Большую Небесную Задницу… Вот и все. И где ты тут увидел искусство? Я что, при этом танцую танцы или пою песни?

– Иногда поешь, – напомнил я. – «Налей мне чарку полную, красавица Мари…», ля-ля-ля и тому подобное… Было с тобой такое. Пару раз. По пьяни.

Баррелий не ответил, но смерил меня таким взором, что, казалось, вякни я еще хоть слово, и он вобьет меня в землю по самую макушку. Я смущенно покашлял в кулак и отвернулся, как будто не имел к этому разговору никакого отношения. Ван Бьер был мне другом и никогда не бил меня за излишнюю болтовню, но в таком мрачном настроении кто его знает.

Между тем устроенное Трескучим зрелище подходило к концу.

Два последних фантерия, увидев, как он отрубил голову еще одному их соратнику, переглянулись. А потом, не сговариваясь, развернулись и бросились наутек. Неизвестно, на что они надеялись, ведь им все равно не удалось бы сбежать из Годжи. Но, кажется, гибель от рук гиганта виделась им наименее желанной, чем остальные уготованные для них смерти.

– Не тр-р-рогать! – вновь проревел Ярбор дернувшимся было вслед за беглецами наемникам. После чего вонзил секиру в землю и сам рванул вдогонку за противниками. Так сказать, налегке, если, конечно, это слово вообще применимо к бегающим громадинам вроде Трескучего.

Далеко фантерии не убежали – Ярбор нагнал их буквально в три скачка. А, нагнав, схватил обоих за шеи и саданул их лбами друг с другом. Не будь у южан шлемов, их мозги брызнули бы во все стороны. А так гигант всего лишь оглушил их, после чего они рухнули к его ногам и больше не пытались подняться.

Трескучий добил их также голыми руками, не спеша, на потеху себе и зрителям. Одного беглеца он поднял за ногу и, раскрутив вокруг себя, долбанул его головой о столб. Шлем вновь не дал черепу южанина расколоться, только его это уже не спасло. От удара его шея сломалась, и когда Ярбор отшвырнул мертвеца в грязь, его голова болталась, как у тряпичной куклы.

Убивать второго беглеца таким же способом гиганту не захотелось. Поэтому он ухватил того двумя руками и без особых усилий поднял над головой. А затем повернулся лицом к воротам, отыскал глазами Баррелия и проорал:

– Эй, ван Бьер! Я все еще вызываю тебя на бой, ублюдок! Выходи и докажи, что ты достоин называться кригарийцем, или я буду и дальше называть тебя трусом! Ну же, я жду! Слово за тобой!

Выкрикнув это, продолжающий держать фантерия на вытянутых вверх руках Ярбор подошел к коновязи – прибитому к столбикам бревну, – и уронил на нее свою последнюю жертву. Хрустнул позвоночник, и южанин, не приходя в сознание, остался висеть поперек бревна с переломанной поясницей.

– Да сбудутся однажды все твои мечты, большой человек, – проворчал ван Бьер, в который уже раз не приняв вызов Трескучего. – Жаль, не все мечты сбываются так, как нам того хочется. А некоторым лучше бы и вовсе не сбываться. Особенно тем, что втемяшиваются в горячие головы вроде твоей…

Со смертью фантериев, убитых одним-единственным человеком, пусть и громадным, дух защитников Годжи пал окончательно. И те из них, кто все еще оказывал сопротивление, побросали оружие и сдались на милость победителю.

Увы, но победитель им достался не самый милосердный. Тем более, что бою погибло четверо наемников, еще трое были серьезно ранены, и Бурдюк не скрывал своего огорчения этими потерями.

Конечно, эфимские наемники были не столь кровожадными, как канафирские бахоры, что оставляли за собой одни лишь изуродованные трупы. Но разгром, учиненный Арродом в Годжи, мало чем отличался от недавнего разорения островитянами Кернфорта. Правда, в Кернфорте мы с ван Бьером были лишь свидетелями и отчасти жертвами тамошнего хаоса. Тогда как здесь, сами того не желая, мы стали разорителями, пусть даже ни я, ни Баррелий никого не ограбили и не изнасиловали. Однако мы и не мешали в этом нашим соратникам, и потому наше неучастие в их бесчинствах мало чем отличалось от соучастия в нем.

Единственный человек, кого в отряде возмутил начатый в деревне грабеж, была Ойла. Несмотря на то, что южане убили ее отца, она ненавидела лишь солдат, но не крестьян и членов их семей. И когда наемники с благословения своего главаря пустились во все тяжкие, это стало для Ринар очередным неприятным откровением.

– Да как ты можешь сидеть и спокойно глядеть на это! – прокричала она ван Бьеру. Плюхнувшись на лавочку, монах растирал больную ногу и посматривал на все творящееся окрест нас с обычной кригарийской невозмутимостью. Той самой, что не покидала его, даже когда какой-нибудь наемник протаскивал мимо нас за волосы визжащую и брыкающуюся крестьянку, а другой в это время избивал ногами ее престарелого отца.

– Могу. А почему нет? – пожал плечами монах. – Что изменится, если я буду глядеть на это как-то иначе?

– Но разве у кригарийцев нет закона, который велит вам заступаться за слабых и беззащитных? – не унималась Ринар.

– Нет и никогда не было, – ответил Пивной Бочонок. – Ты, верно, путаешь нас с героями баллад, о которых рассказывал мне Шон: Геленкур Сокрушитель, Тандерия какая-то там, потом еще этот святитель, как его… А, неважно! – Он устало отмахнулся. – Вот их, говорят, хлебом не корми, дай позащищать с утра до вечера каких-нибудь сирых и убогих. Вот они бы с тобой согласились, а кригарийцы… Что ж, видимо, мы, наемники, так долго воевали бок о бок со всяким отребьем, что перестали видеть разницу между добром и злом. На войне у солдата слишком мало радостей, девочка. И радость победы – лучшая из них. Слово победителя – закон. А любимое слово победителя – «отдай!». И неважно, что он у тебя просит – важно, как быстро ты отдашь то, что ему надо. А не отдашь, значит, он возьмет это сам. Ну а тебе за непослушание сделают больно, уж не обессудь. Не я придумал законы войны. И не мне судить ребят Бурдюка за то, что они им подчиняются. Не мне, и тем более не тебе… Благодарю, Гифт! Очень кстати! Твое здоровье!

Ван Бьер поймал брошенную ему проходящим мимо наемником бутылку вина и жадно приложился к ней, не обращая внимание на сверлящую его глазами Ойлу. А она, поняв, что бесполезно увещевать толстокожего монаха, перевела свой укоризненный взор на меня.