Алексей Корепанов - Прорыв

Такие высотные проникновения заставили командование Пограничной службы подкорректировать оснащенность и порядок боевого дежурства. Вдоль стенок Пузыря были установлены дополнительные прожекторные мачты, освещавшие только небеса, а состав наблюдателей пополнился бойцами, которые, находясь за линией пунктов обороны, в большем удалении от Пузыря, следили и за дневным, и за ночным небом.

Хуже всего приходилось в облачные дни, которых тут, к счастью, было не так уж много. На фоне облаков Простыни удавалось разглядеть только по черным глазам, а если облачность была совсем низкой, то наблюдателям не могло помочь ничто. И вновь численность обитателей Седлага изрядно подсократилась — и вновь из этого положения был найден выход. Несколько пунктов обороны перенесли ближе к Лагерю, а один поставили под его стенами. Кроме того, при низкой облачности и тумане дежурные палили в воздух с произвольными интервалами, не жалея боеприпасов. Дабы Простыни, если они обладали разумом, не могли определить, когда наступит перерыв в стрельбе и когда она возобновится. Это было затратно, но оружие и боезапас поступали в Пограничную службу чуть ли не непрерывным потоком.

Несмотря на все принятые меры, именно на туманные и облачные дни приходился самый большой процент потерь среди личного состава. Стрельба-то все-таки велась не непрерывно, и невидимые Простыни, устремляясь к Седлагу, успевали по пути, руководствуясь неизвестно какими соображениями (если вообще чем-либо руководствуясь) уничтожить одного, а то и двух-трех бойцов, несущих боевое дежурство.

В общем, не служба получалась, а смертельная лотерея.

Однако архамасса, видимо, стоила не только израсходованных боеприпасов, но и жизни военнослужащих, оказавшихся здесь по приговору суда. Командный состав контрактников к дежурству у Пузыря не привлекался.

Единственное, что могло служить утешением штрафникам — после отбытия срока их восстанавливали в звании, а то и присваивали очередное (при наличии особых заслуг, определяемых командованием Пограничной службы Пятой Точки). С соответствующим повышением жалованья. Так что у Дария Силвы была возможность при условии, что он останется в живых, вернуться на Флоризею не только подлейтенантом, но и лейтенантом. Другим тоже хотелось остаться в живых, так что в пасмурные дни выстрелы у Пузыря почти не смолкали.

Проклятые Простыни постоянно снились Дарию, да, наверное, и не только ему. В этих снах он рвал их на части голыми руками, подтирался их кусками и спускал в унитаз. Тот факт, что лоскуты Простыней улепетывали после отпора, не сбиваясь с курса, позволял предположить, что эти твари устроены по принципу голограммы, и разум — если он у них был — расположен полностью в каждом куске их тела. Впрочем, это никак не объясняло происхождения смертоносных полотнищ. Временами, когда боевое дежурство подходило к концу — особенно ночью, — и было уже тошно пялиться на этот паскудный Пузырь, Дарий, продолжая вести наблюдение, думал о том, что хорошо бы все-таки прогуляться по этой скрытой от взоров территории. Не стрелять там — это может кончиться плохо, судя по исчезнувшим танкам и роботам, — а просто попытаться выяснить, где обитают и что поделывают Простыни в свободное от налетов время. Спят? Щиплют травку? Спариваются? Тренируются? Попробовать пообщаться с ними. Или с их хозяевами, если таковые есть. Узнать, по какой причине они всеми силами стараются сорвать добычу архамассы. В конце концов, если это вещество им так небезразлично, почему они не спрятали под колпаком все месторождение? Тогда проблем было бы гораздо меньше. Правда, тут начиналась область таких зыбких догадок, что не стоило и голову ломать. А стоило молить всех богов, чтобы помогли уцелеть на этой Пятке и вернуться на Флоризею. В родительский дом.

В безлюдный родительский дом…

Дарий Силва вздохнул. Стрельба у Пузыря затихла, на траве лежали длинные тени оставшихся за спиной деревьев — красноватый диск Атона выбрался из-за горизонта и начал неспешное восхождение к небесным высотам. Утренняя прохлада уже не была такой прохладной, и грядущий день сулил отдохновение. Только бы не заставили до вечера искать этого зэка. Хотя в любом случае взводный после обеда освободит его, Дария, и других от этой мороки, потому что вечером им заступать на дежурство. Пусть другие побродят, а он с Тангейзером и Поллуксом выпьет-таки пива в Поселке. Обязательно! Жаль, что всласть не напьешься — не совсем трезвый наблюдатель рискует и сам жизни лишиться, и товарищей подставить под удар…

Дарий оглянулся. Лейтенант Бебешко вышел из рощицы, по-прежнему помахивая прутиком и на ходу разговаривая по комму. Судя по доносившимся до Силвы фразам — со своим коллегой с соседней заставы, тоже таскающим свой взвод по окрестностям к западу от бойцов Бебешко. Впереди, в низине, виднелся карьер — обширная пустошь, усеянная кусками серого гранита. От него уходила к Поселку заброшенная дорога, еле виднеющаяся среди травы. Гранит тоже когда-то добывали зэки. Этим камнем были вымощены улицы и площади Поселка, гранитная плитка пошла на облицовку многих зданий и памятники на местном кладбище поначалу были почти сплошь гранитными. Потом эта мода прошла и карьер забросили. Точнее, некому стало работать с гранитом — всех зэков загнали в шахты, а среди посельчан не нашлось желающих этим заниматься, все и так были при деле.

«Интересно, погонит нас Бебя в карьер или нет? — подумал Дарий. — Вроде было сказано: до карьера. А там уж нехай соседи парятся».

Эта мысль еще не успела проскользнуть по всем его мозговым извилинам, как сзади раздался довольный голос Тамерлана Бебешко:

— Стой, золотая рота! Соседи уже заловили бегуна!

Бойцы выполнили эту команду четко и сразу. Лейтенант опустил руку с коммом, приблизился и громко продолжил:

— Непосредственно в карьере сидел, недоумок, яйца высиживал! Точнее, отсиживал. Собрались в кучу — и за мной! Глянем на лыжника [4] Лыжник (жаргон) — военнослужащий, самовольно оставивший воинскую часть, дезертир. .

Птенцы Тамерлановы быстро и с охоткой выполнили и эту команду, и вся группа направилась к карьеру. Там виднелись такие же серые комбинезоны парней с соседней заставы.

Беглый зэк в одном только нижнем желтоватом белье спокойно сидел на большом обломке гранита. Умиротворенно щурясь, он подставлял бледное худое лицо утреннему солнышку. Уши его казались несоразмерно большими на выбритом черепе, кривоватый нос явно когда-то ломали и, возможно, не раз. Руки его, не скованные наручниками, были скрещены на груди, и если бы не застывшие по бокам и у него за спиной три напряженных бойца, этого средних лет мужчину можно было бы принять за лицо свободной профессии, выбравшееся поразмышлять на природу с утра пораньше.