Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ)

Крошечное ровное пятнышко на краю обжигающего света. Самый тихий переулок его мыслей выходил к пустырю, края которого пылали. Мягкий бриз развевающихся ленточек заткал даль, укрощая болевое безумие плоти. Рассасывая его. Пальцы крепли, осязая непостоянство отломов и различную степень обработки граней природного камня.

Парс все глубже и глубже уходил в медитацию, координируя мысли и движения. Он переманивал каждое свежее ощущение как распевку начавших перекличку птиц. Микробизация таких подвижек делала заметным любое движение в сторону обуздания боли.

В релакс уступообразного состояния.

Парс уподоблялся подмастерью скорняка корпящему над прорехой и загонял боль в раскаленную бляшку. Под каменный гнет нервоточащей заплаты. Подчиняя тело рассудку занемевшая боль в начале ушла из живота. И распростертая по ребрам и голове тяжело поднялась и взлетела сокращаясь в удаляющуюся точку.

Боль еще что-то искала. Копошилась во внутренностях, но трусливо и без прежнего размаха.

К ним явились на рассвете. Глухо отозвалось лязгом подглядное оконце на верху лестницы. Узники подняли изможденные лица. В такое время воспитанные люди визитов не наносят. Но что взять с хама наделенного властью на расправу. Отодвигающийся засов содрал утреннюю тишину. Дверь была сработана крепко и прикипела под весом, поэтому проскрежетала так, словно оркестровая яма пережевала все имеющиеся в ней струнные и духовые инструменты и затем беспардонно отрыгнула этот звук. Влажные, казенные сумерки подземелья шарахнулись прочь. Сухое эхо удара и вслед брызнул свет, прорывая тонкую пелену дремотного сна. На пороге возник солдат, чином не ниже пехот-капера. Из за его спины злой затянувшейся вспышкой в небе выглядывало маленькое солнце Фракены. Под этим натиском света форма охранника казалась линялой, как цвелая хлебная корка. Его черты были настолько грубыми, что глаза и рот напоминали скорей пролазы в нагромождении бугристых дюн. Или нашлепанную мастерком скульптора не разглаженную глину на болванке будущей головы. Пехот-капер накрутил на кулак ремень командирской сумки и громогласно спросил:

— Вопросы, пожелания, недовольства режимом содержания? — и заливисто заржал.

Снизу тянуло промозглой сыростью.

Отвеселившись и пробуя голос он произнес с интонацией повышенной вменяемости:

— Отныне без моих указаний никуда. Каждый самовольный жест расценивается как попытка неподчинения. Мигнули мимо-считайте глаза лишились. Запоминайте, теперь я для вас курирую все и вся.

Посасывая распухшую губу Иллари ернически заметил:

— Не выношу когда мне вот так прозаично давят на психику. А курировать и кукарекать — две большие разницы.

После того как овладел языком и манерой речи противника — научись на нем молчать.

Пехот-капер отступил, емко почесываясь, и коротко кивнул. В зияющий дверной проем вбежали дуболомы и тяжело прошлепали по ступеням вниз.

— Как те нетопыри на кровушку нашу слетелись, — успел отступая проговорить Рон прежде чем получил первый удар.

В камере сразу же сделалось тесно. Кулачищи дуболомов заработали как свайные установки, рассылая депеши покорности по всему телу космодесантников. Били так, что казалось плоть вот — вот отслоится, отвалится от костей. Узники скорчились минимизируя ущерб, свернулись калачиком, стараясь принимать удары на руки и плечи. Прячась от побоев под каменные скамьи и вжимаясь в идущую от пола сырость скользких камней подземелья. После завершения блиц-побоев дуболомы, без толики излишних эмоций, убрались восвояси под неусыпной опекой двух автоматчиков оставшихся стоять на верхних ступенях темницы.

Подчеркнуто неторопливо, избегая суеты пехот-капер вновь предстал на пороге, презрительно глядя и не скрывая изуверской ухмылки:

— Ну что, присмирели, строптивцы, теперь слушайте сюда. Приказываю всем разоблачиться до нога и сложить вещи перед дверью. Надеюсь, подгонять кулаками вашу нерасторопность мне больше не придется. — Повелевающим жестом он забрал автоматчиков и закрыл за собой дверь.

Сотоварищи разулись и скинув одежду сложили заскорузлое от грязи и крови обмундирование на верхнюю ступеньку, как выложили мзду стражникам и тут же отдернулись обратно, словно бы их отнесло сквозняком. Каждое движение отдавалось в мозгу звенящей болью. Новый приступ страданий жег уголки глаз и заволакивал зрение. Космодесантники уперлись в дальнюю стену спинами и голыми задницами. Они застыли тяжело дыша и глядя в темноту.

Дверь болезненно, со знанием каждой натертости, застонала, как выпало из рамы черное занавешенное окно.

Не смазанные петли доставляли некоторое удовольствие от несовершенства врага.

Стволы автоматов прислонились к косякам выцеливая узников. Между бойцами промелькнули две женские фигуры в строгих одеяниях. Парочка храмовых послушниц собрала одежду и поделила по три ботинка на каждую. Мельком стрельнули глазами в сторону голых мужчин и отчаянно крестясь убежали, пытаясь обогнать подолы собственных юбок.

Едва распалялся рассвет. Парящий в окне ангел разрубал крылышками переливчатую радугу света. Паутина и пыль заблестели и замерцали, развращая красками мрачную убогость темницы.

Как громадная змея, через вентиляционную отдушину, в берложье гнездо узилища, шурша вползал раструб.

— Огонь и вода были, вот вам и трубы, хрен сотрешь, — скалился Иллари пряча ладонями срам.

Из брандспойта хлынула шипящая жидкая размазня. Пена хлестала в узилище и росла как на дрожжах. Пузыри разбухали их кривизна множилась, создавая футуристическую атаку лупастого насекомоглазого существа. Чтобы не утопнуть космодесантники пытались плыть вглядываясь в грубый серый потолок. Взгляд застил прилив новой боли. Кожу как-то странно пощипывало тысячами крохотных прищепок. Это напоминало жжение на выбритых скулах после того как их опрыскали туалетной водой.

Рон перестал дергаться и протер глаза. Наполняющая камеру жидкость была настолько пенистой, что напоминала прозрачный пенопласт, не имеющий достаточной плотности чтобы держать на плаву тело. Радужки пузырей раздувались и лопались, темница набухала тучными пенными извержениями. Ячеистая пластичность пены не мешала дышать и узники позволили себе расслабиться.

Насильно осчастливить человека невозможно- только если помыть. Процедура совмещала в себе прожарку, дезинфекцию и баню в одном объеме.

Шланг вскорости утянули и пенное наваждение схлынуло само по себе. Голых космодесантников притулившихся на мокрых каменных скамьях, после такой своеобразной помывки, обуял дикий, граничащий со слабостью, пробуждающий тоску плоти, голод.