Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

Раздосадованные мужики столкнули лодку с песка, по воде зашлепали весла, а ночной ветерок донес грустный шепот:

-- Ты поглянь, умнее нас сыскался.

-- Я вас не умнее -- просто вы тупее, -- напутствовал их Евсей.

Я очнулся в зябкой предутренней мгле. И меня потянуло на лирику. Мне казалось, что я застукал природу-матушку в самый интимный миг -- когда мир уже вырвался из-под власти вязкой тьмы, а вот солнечным светом насытиться еще не успел. На земле, на небе -- всюду густой и жирный сумрак, без вкуса, без запаха. Хотя нет... С запахом я пожалуй погорячился. Навеяло весьма невкусно и очень даже вонюче. Мой живот на столь терпкую и слезоточивую вонь отреагировал громким урчанием. Поэтические мысли враз сместились из головы куда-то вниз организма и из лирических превратились в насквозь житейские. Тянуло уже не на лирику, а в кусты.

Схватился за штаны и бегом, даже сапоги натягивать не стал, пускай ноги росой умоются, полезно это, наверное...

Только присмотрел кустик, как из-за него, свергая голым задом, поднялся Васька и осчастливил меня радостной новостью:

-- Пахан, у меня кишки в животе крутит, как карусель на ярмарке. Всю ночь почитай отсель не вылажу....

Я развернулся на девяносто градусов и, как загнанный волками лось, напролом, ломанулся к следующему кусту, но оттуда раздался Ванькин голос:

-- И у меня Пахан такая же беда стряслась, ноги уже онемели на корточках сидяча, а чую - сидеть еще долго, как встать опосля -- ума не приложу.

Я жадно глотнул воздуха. Обхватил живот руками, чтоб поменьше требуха тряслась, и побежал дальше. У следующего куста мне помахал ручкой Антоха и с детской непосредственностью поинтересовался:

-- Пахан, ты далече?

-- Рекогносцировку местности проводить, -- буркнул я, отворачивая вправо. И чуть не наступил на Фраера.

-- Поспал бы, Пахан, -- озаботился Евсей, теребя в руках лист лопуха. -- Чего в такую рань поднялся? Я бдю, все под контролем...

Я шарахнулся в сторону и мелкими шашками, но быстро-быстро, засеменил дальше. Через десяток метров впереди замаячил шикарный куст шиповника, но только я приблизился, как он заговорил голосом Сороки:

-- Не ходи сюда Пахан, колюче больно...

Кореша облюбовали самые удобные и живописные места. Стиснув зубы, я метался вдоль берега, пытаясь найти пару свободных квадратных метров. Приветствия Федьки и Азама остались без ответа. Не до этого как-то... Я отбежал метров двадцать и схватился за штаны.

-- Шел бы ты дальше, Пахан, здесь уже я рекогносцирую. -- Раздался за спиной усталый голос Кондрат Силыча...

Утренняя оправка с небольшими перерывами растянулась почти до обеда. Последним из кустов выбрался Ванька. На негнущихся ногах кое-как добрел до костра и рухнул на землю. Красные от недосыпа глаза на его позеленевшем лице выражают вселенскую скорбь и печаль. Остальные кореша выглядят немногим краше. Да уж, признаться у меня и у самого от напряжения до сих пор челюсти сводит.

Евсей одыбался раньше всех. Собрал в кучу надкусанные остатки вчерашнего ужина и учинил экспертизу. В качестве основного инструмента для исследования Фраер использовал собственный нос.

-- Вот оно, что Пахан! -- Взвыл Евсей, тряся пустым жбаном от медовухи. -- Михуевцы, гады, в медовуху чего-то всыпали. Отомстили сволочи! Чтоб дети им под старость лет так наливали!

Такого коварства от Мишуков не ожидал никто. Больше всех измученный Ванька (а нечего пить в два горла) предложил спалить всю деревню. Васька поддержал брата. Но я быстро остудил горячие и позеленевшие головы.

-- Сначала на тот берег попадите, поджигатели юные. И вообще -- спичками после такого похмелья баловаться вредно. Желающие позавтракать есть?

Кореша шарахнулись от меня, как микробы от антибиотика.

-- А может пообедать кто хочет? -- напирал я.

-- Да ты чего Пахан, побойся Бога, -- перекрестился Федька. -- Опосля такой заутренней дышать глубоко страшно, не то, что есть. Кабы опять не приспичило.

-- Ну, коли жрать никто не хочет, быстренько собираемся и в степь топаем.

Азам оказался самым расторопным. На полусогнутых ногах, отчаянно косолапя, первым покинул негостеприимный берег. И степь сразу приняла своего сына в распростертые объятия, причем два раза подряд. Первый -- через три шага. Хан запутался в собственных ногах и рухнул в ковыль, подмяв под себя куст шиповника. Слава Богу не тот, где гостил поутру Сорока. Второй -- сразу за первым. На этот раз обошлось без колючек, но небольшой валун оставил чувствительную вмятину на лбу хана. Азам даже не потрогал вздувшуюся шишку, а принялся усиленно массировать собственный зад.

-- Ты чего? -- удивился Антоха.

-- Плохо мне, -- пожаловался хан. -- Ой, плохо. Я могу день, два, десять на коне скакать и ноги не болят. А сегодня три часа в кустах посидел, теперь земля не держит. Между ног так болит, будто пол года на слоне без седла скакал.

С частыми остановками кое-как за пару часов осилили пяток километров. Хорошо еще солнце палило в пол силы, разгулявшийся ветерок нагнал облаков, по всему видать к вечеру дождь хлынет. Увядшие бодылья степной травы то и дело стегали по ногам. Зацепишь носком сапога куст чернобыльника, он согнется, а ногу поднял -- и получай упругим стеблем по ляжке. Иной раз так прижжет, что взвыть хочется.

Азам уверенно шел вслед за солнцем. Мы не стройной толпой топали следом. Попавшийся ручей форсировали в брод, даже не замочив рубах. Впереди редкими прыщами из земли повылазили холмы. Идти стало трудней. Пологие подъемы высасывали все силы. Взобравшись на очередной холм, я объявил привал. Хватит издеваться над собственными организмами, им с утра и так досталось.

Антоха первым падает на четвереньки и чуть слышно шепчет:

-- Можно я умру? Хотя бы на часок.

-- Валяй, -- разрешаю я и падаю рядом.

После получасового перекура двинули дальше. Спуск с холма оказался немногим легче подъема. Ноги сгибались сами по себе, к концу спуска пришлось с быстрого шага перейти на бег. Перевели дух, а впереди уже новый холм маячит, покруче предыдущего. Васька вытер со лба капли пота и простонал:

-- Глаза б мои его не видели...

-- Ну, так закрой зенки и топай дальше, -- посоветовал Кондрат Силыч.

-- А может, обойдем? -- Предложил Сорока. -- Степь большая, чего ноги зря бить.

Азам упрямо мотнул головой:

-- Туда надо --- указал хан рукой на сопку. -- Один холм, два холм, потом еще один и все. Придем -- праздник будет. Кумыс пить будем, барана кушать будем, веселиться будем. Я шаману руки ноги ломать буду, кнутом спина чесать ему стану, потом за конский хвост привязывать. Хорошо будет! Громко! -- От предвкушения такого счастья хан лицом посветлел.

Я попытался усмирить Азама:

-- Не трогал бы ты его, ну ляпнул человек со злости не подумав, с кем не бывает. А за праздничным столом на такие вещи смотреть -- аппетит портить.