Андрей Завадский - День Победы. Гексалогия (СИ)

Пленные, которых собралось уже больше сотни к тому моменту, услышали короткую и проникновенную речь премьер-министра Самойлова, и чем больше они слышали, тем сильнее становилось разочарование. Их страна признала поражение, даже не попытавшись сражаться за свою свободу. Едва только прозвучали первые выстрелы, как те, кто был наделен высшей властью, поспешили сложить оружие, спасая собственные жизни, а вовсе не жизни солдат, до которых, как и всегда, никому не было дела — разменную монету редко утруждаются считать, разбрасываясь ею направо и налево.

— Сука! — зло сплюнул усатый капитан, голова которого была обмотана уже пропитавшимися кровью бинтами. Его слова выстрелом прозвучали в наступившей тишине. — Вот падла! Сдал страну, мразь!

Так думали в эти минуты многие. Люди, познавшие унижение плена, но опавшие в руки врага вовсе не по своей воле, до последнего сражавшиеся с многократно более сильным врагом, были готовы и сейчас продолжать бой. Но за них уже все решили, выстрелы смолкли, война заканчивалась, едва успев начаться, но уже собрав немало жертв. И все же потом наступило отрезвление, и люди, поняв, что остались в живых, пройдя через настоящий ад, вдруг почувствовали острое желание живыми и оставаться. Многих дома ждали жены, дети, престарелые родители, а те, кто томился в переполненном зале ожидания, превращенном победителями в тюрьму, даже не знали, живы ли еще их родные и близкие, или погибли под неточно сброшенными американскими бомбами.

Пленных продержали взаперти еще три дня, делясь скудным рационом сухих пайков. Лишь сменялись неразговорчивые караулы, да время от времени в пассажирский терминал заглядывал американский доктор, темнокожий крепыш в полевом камуфляже, мало чем отличавшийся от обычных десантников из Восемьдесят второй дивизии, теперь называвшейся не иначе, как дивизией-победительницей или героической дивизией. А затем их всех вывели на летное поле, выстроив в одну шеренгу, и сказали: «Отправляйтесь делать свое дело! Вас ждет много работы теперь!».

Американский офицер неторопливо прошел вдоль неровного строя, с явным сомнением окинув изучающим взглядом людей, красовавшихся свежими и не совсем свежими повязками, людей, порой нетвердо державшихся на ногах из-за полученных контузий. А вокруг стояли насупленные десантники с карабинами М4А1 наизготовку, и для того, чтобы открыть огонь по колышущейся, словно на ветру, шеренге, им требовалось не более секунды. В эти мгновения многие вновь ощутили забытый, было, страх.

Пленные ежились, передергивая плечами под «взглядами» автоматных стволов, словно под порывами колючего зимнего ветра. А американский офицер все молчал, изучая собравшихся на «бетонке» людей, чувствуя на себе их мрачные взгляды. Молчание становилось все более напряженным, и наконец американец заговорил.

— Ваше правительство подписало капитуляцию, ваша армия расформировывается, и американский воинский контингент остается на территории России на неопределенный срок для обеспечения безопасности, — произнес офицер, неожиданно перейдя на русский язык. — Но обеспечение общественного порядка — не дело армии, это забота полиции, а не солдат. Для вас есть работа, господа! Это ваш город, и я предлагаю вам вернуться на его улицы в прежнем статусе. В Москве должен быть восстановлен порядок, жители вашей столицы должны спокойно спать в своих домах!

Им вернули форму, даже нагрудные знаки патрульно-постовой службы, вручили табельное оружие и отправили на «землю», вернули на улицы, и москвичи с удивлением смотрели на милицейские патрули, неторопливо прохаживавшиеся по тротуарам. В те дни Александру Колобову пришлось применять служебное оружие чаще, чем за предыдущие три года службы, и дважды от его пуль погибали звери в человечьем обличии, решившие, что раз сдалось правительство, то и прежние законы утратили власть, все отныне дозволено, и прав теперь тот, кто сильнее.

Американцы не могли поступить иначе, ведь в противном случае всюду воцарился бы кровавый хаос. Здесь, в столице и ее окрестностях, находилось всего тридцать три тысячи солдат Армии США — тринадцать тысяч десантников да бойцы Третьей механизированной, с боями прорвавшейся им на помощь, потеряв по пути немало людей. Этого было слишком мало, чтобы контролировать даже область, взяв под охрану все стратегические объекты, коих насчитывалось немало — и электростанции, и заводы, напичканные всякой химией, и, самое важное, арсеналы воинских частей, расквартированных в Москве и Подмосковье. Тем более, неуязвимые на поле боя танки «Абрамс» едва ли были пригодны для патрулирования городских подворотен, не лучше их оказались и винтокрылые штурмовики «Апач» со всей их сверхсложной электронной начинкой. И агрессоры, добившись победы, но, не зная теперь, что с ней делать, как удержать ее, вынуждены были довериться своим бывшим противникам, вернув им, пусть и на время, власть и оружие, позволив делать привычное дело.

Массовых беспорядков, мародерства и грабежей удалось избежать, хотя в эти дни пролилось все же слишком много крови ни в чем неповинных жителей столицы, причем не от рук американцев — те вопреки опасениям оказались сдержанными, не хватаясь за оружие без нужды и замкнувшись на каких-то своих делах. Но в то время, как агрессоры обустраивались на нескольких военных базах, превращая их в неприступные крепости, а обыватели тряслись от страха, запершись в своих домах, немало темных личностей, побывав «в гостях» не территории обезлюдевших военных городков, разжившись настоящим армейским оружием, решили обустроить свои дела. И тогда старшему сержанту Александру Колобову пришлось стрелять, стрелять много, без колебаний, зная, что каждый его выстрел — это чья-то спасенная жизнь.

Всем вместе им удалось удержаться на самой кромке, все же не сорвавшись в пропасть безвластия и хаоса. И теперь с каждым днем порядок, пусть и поддерживаемые американскими штыками, становился все прочнее. Но сегодня, в этом Александр, не забывавший поглядывать на следовавшие позади его «Форда» угловатые «Хаммеры», не сомневался, должно было измениться многое. Колонна американцев была не единственной, продвигавшейся сейчас к самому Кремлю. Отовсюду к древним стенам съезжались кортежи, состоявшие порой из двух-трех, а порой и из целого десятка машин, мощных внедорожников-«субурбанов» или роскошных седанов, порой сопровождаемых милицейскими машинами. В самые ближайшие минуты в Кремле должна была решиться судьба новой России, то, суждено ли быть ей, России, вообще.

Кремль, место, где обычно царила сосредоточенная тишина, и даже те редкие туристы, что попадали за его кирпичные стены, становились смирными и дисциплинированными, в это утро походил на растревоженный улей. Кавалькады машин вливались в осененный светом потускневших звезд проем ворот сплошным потоком, и вся внутренняя территория уже превратилась в огромную автостоянку. А люди, выбиравшиеся из удобных салонов своих шикарных «Мерседесов», «Бентли» или БМВ, недоуменно озирались по сторонам, подавленные непривычной суетой, и, увидев хоть одно знакомое лицо в толпе, спешили туда, сбиваясь в тесные кучки и возбужденно говоря, говоря, говоря.