Алексей Волков - Время отмщения

Но я терпеливо жду со своими людьми почти до темноты, когда рев вертолетных двигателей не возвещает о возвращении четвертой роты.

Не столь важно, что без результата. Гораздо важнее, что без жертв.

В модулях ученых горит свет. В мозгу поневоле рождается картина, как высокомудрая братия, подобно нам, радостно хлещет брагу и самогон, празднуя свое возвращение в места постоянной дислокации.

Действительность оказывается более прозаической. Столы в комнате у Даши завалены бумагами, и обе женщины старательно разбирают их, попутно заполняя аккуратными почерками новые листы.

Чему тут удивляться? Над нами тяготеет лишь собственное начальство, а над филиалом советской Академии Наук наверняка нависла пресловутая рука Москвы. И держит та рука огромную розгу, дабы наказать нерадивых, не справляющихся с ответственным заданием партии. И еще — крохотный пряник для награждения особо отличившихся.

Писанины у ученых оказывается еще побольше нашего. Как и должно быть. Места здесь новые, науке до сих пор неизвестные, и все надо тщательно описать, запротоколировать, систематизировать и еще многое чего, что может понадобиться тем коллегам, которых не взяли в здешние края.

— Приходится составлять полный словарь языка, — соглашается Даша в ответ на мою реплику и включает электрический чайник.

Это мы до сих пор обходимся закопченными тяжеленными изделиями, чаще висящими над походными кострами, чем используемыми в комнатах. Тут — наука и, следовательно, цивилизация.

Женщины избавились от местных нарядов, и принимают меня в домашних халатах. Правда, по виду намного более дорогих, чем могут себе позволить простые жрицы знания. Очевидно — прибарахлились в столице, уж их-то куда-то выпускали, а не возили повсюду под конвоем. Зато немедленно возникает впечатление уюта, того самого домашнего очага, который советский офицер может обрести лишь с появлением второго просвета.

Вид у женщин порядком уставший, и мне несколько неловко, что отвлекаю их от дел, однако не могу же я просто повернуться и уйти, раз зашел в гости.

— Завидую вам. Интересная работа, познание нового да неизведанного, не то, что у нас. Миры меняются, а для военного везде одно и то же.

— Шли бы к нам, — с улыбочкой предлагает Радецкая. — Учиться никогда не поздно, а мужчин, во всяком случае, на филфак берут охотно.

— Кто же меня отпустит? Это вам надо отрабатывать по распределению три года. Нам — четверть века, правда, считая училище.

— За что же вам такая немилость? — интересуется соседка Даши.

Дарья молчит, и лишь время от времени кидает на меня взгляды. Но как их понять?

— Так мы за время учебы одной каши съедаем столько, что поневоле приходится рассчитываться с государством.

— А потом, значит, ничего не едите? — уточняет Радецкая.

— Почему же? Но служба — такая же работа, и уже не в счет.

— Хоть в армию пойду, а все равно работать не стану, — смеется Дашина соседка, припоминая известный анекдот.

Те, кто их сочинял, явно сами не служили, иначе им бы в голову не пришли подобные шутки. Первые месяцы службы я вообще не имел выходных, не говоря уже о том, что занят был отнюдь не с восьми и до пяти. Но не объяснять же это тем, кто все равно понять не в состоянии!

— Для работы у меня солдатики имеются, — вместо возражений соглашаюсь я.

Разговор явно несет не туда, но я уже успел отвыкнуть от дамского общества. Это же беседовать не тет-а-тет. Вдобавок, приходится следить за языком, чтобы невольно не ляпнуть какое-нибудь привычное выражение, явно не уместное в женском обществе. Но в строю вежливые обороты не котируются, и не только со стороны офицеров, но и со стороны солдат.

Постепенно однако удается перевести разговор на местную цивилизацию. Конечно, интереснее было бы просто побеседовать с Дашей о какой-нибудь ерунде, только Елена отнюдь не собирается никуда уходить, да и узнать побольше о царящих в обществе нравах и его уровне все равно не помешает.

— Живут лучше нашего, — сообщает Даша, но не чувствуется в ней восторга от «лучшей жизни». — Ни стирать, ни готовить, на все есть бытовые автоматы. Даже кнопки нажимать необязательно. Скажи — и будет сделано.

— Конечно. Это мы, дикари, привыкли все своими руками, — киваю в ответ.

— Лучше уж руками! — обычно язвительная Радецкая вдруг вспыхивает. — Еще кто дикарь! Скорее — они! Ни стыда у них, ни совести. Животные и те нравственнее.

— У каждого народа свои порядки. Мы тоже можем казаться кому-то странными, — примирительно замечаю я.

— Порядки? А когда прямо при тебе вдруг предаются разврату это нормально? Вдруг невтерпеж стало! Да порою предлагают присоединиться к ним, — в запале едва не кричит Елена Владимировна. — Еще хорошо, что у них заставлять не принято! А так — свальный грех.

Даша вдруг краснеет, вспоминая что-то из увиденного, а ее соседка безжалостно добавляет:

— Да еще и мужики с мужиками, женщины — с женщинами. Сидят в одной комнате с тобой, ведут беседу, а потом… Может, вам и хотелось бы посмотреть, а нам — извините!

— Знаете, я нормальный мужчина, и предпочитаю женщин.

Счастливый полдень грядущего века!

Но Радецкая уже выговорилась и замолчала. И только в подтверждении слов, что она не такая развратница, как высокоразвитые аборигены, посильнее запахнулась в халат.

Похоже, женщины натерпелись от свободы нравов. Да еще как! Прежде хотелось отпустить по данному поводу какую-нибудь шуточку в стиле незабвенного поручика Ржевского, но посмотрел на их лица и предпочел промолчать.

Чтобы отвлечь Дашу от неприятных воспоминаний, рассказываю об охоте поселенцев на грузовозы с продовольствием.

А тут чай закончился, и по позднему времени пора уходить.

Даша, как в первый раз провожает меня до крыльца, и выжидающе смотрит в глаза.

Вдруг нестерпимо хочется сжать ее в объятиях, однако как это сделать после рассказов ее соседки? Еще возникнут ассоциации с раскрепощенными аборигенами.

Ограничиваюсь целованием руки, щелкаю каблуками и двигаю во тьму. Когда же через несколько шагов оборачиваюсь, на крыльце никого нет.

Ничего. Не последний день живем!

И все же, почему-то грустно…

Селение располагалось в небольшой котловине среди гор. Сами дома лепились прямо на безжизненном склоне один над другим. Здесь было мало пригодной к освоению земли, и надлежало использовать каждый ее клочок с наибольшей пользой.

Пробегавшая небольшая горная речушка давала достаточно воды, остальное же решало трудолюбие поселившихся здесь людей. Работали не покладая рук, потому, не смотря на все трудности, богатства не нажили, но кое-какой достаток был.