Mихаил Ахманов - Тень Земли

– Веришь, что Он – оттуда?

«Он» и «оттуда» было выделено, а поднятые к потолку глаза явственно намекали, где лежит загадочное направление.

– Почему бы и нет? – отозвался дон Грегорио, пожимая плечами. – Когда-нибудь это должно было случиться, и я доволен, что случилось сейчас. Мы кое-что узнали, пусть даже половину или четверть правды. Пусть сотую часть, но самую важную: до нас никому не дотянуться. Никому, пока работает передатчик! Где бы он ни был, он работает, Хайме, а значит, мы в безопасности. Никаких карателей и крейсеров, ни пушек, ни солдат. Чем Он еще грозил? Апокалипсисом? Ничего и никого не будет! Только агенты-одиночки. А с ними мы справимся, ибо предупреждены. И можем предупредить ЦЕРУ.

– Если будет кого предупреждать после нашествия Хурала, – вымолвил Хайме. Протез его скрипнул, будто аккомпанируя резкому хриплому голосу: – Кстати, ты бы поостерегся, милостивец мой. Этот Рикардо – не из «шестерок». Слишком силен и крут! Схватим его людей, так он совсем осатанеет. Не ровен час, заявится к тебе…

– Заявится, – кивнул Сильвестров. – Куда ж ему идти? Заявится, и потолкуем. Поговорим насчет его приятелей и девки. Только тут их держать не надо. Может, к себе на остров заберешь?

– Хорошая идея. Заберу, – согласился Хайме. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: – Знаешь, Сильвер, а вдруг он все же выключит треклятый передатчик? Хоть эта девка будет у нас и все его приятели… Не худо бы подстраховаться. Скажем, свой передатчик соорудить, э?

Дон Грегорио снисходительно усмехнулся.

– А ты знаешь, как это делается? Какой сигнал посылать и куда? К тому же я думаю, что если Он еще не добрался до передатчика, то дело это непростое. Очень непростое! А может, и нет у нас никакого передатчика. Кто его видел? Где он? Откуда мог взяться в ФРБ? Я еще понимаю, у срушников, где-то под Харьковом или на севастопольской базе.

Старый Хайме кивнул. На лбу его пролегли глубокие складки, рот приоткрылся, а веки опустились, притушив возникший в глазах блеск. Он размышлял минуту, другую, и дон Грегорио, не прерывая тишины, сверлил его взглядом, но терпеливо ждал. Иногда размышления Хайме бывали такими плодотворными.

Наконец старик поднял голову и буркнул:

– Похоже, Он прокололся, Сильвер. Крупно прокололся. Насчет того, где этот передатчик. Помнишь, Он про «Полтаву» спрашивал? Спрашивал, ведь так? На кой она ему сдалась? Как думаешь?

Вот Путь Шепчущей Стрелы, прямой и быстрый: стремительно мчится она к цели, поет, рокочет, шелестит, и несет ее ветер и сила натянутой тетивы. Ее оперенье – из крыльев орла, наконечник заострен и выкован из железа, тело выточено из твердой древесины таг, и потому летит она стремительно и прямо. В наконечнике – щель; мчится стрела, рассекая воздух, и шепчет, шепчет, шепчет… О чем? Узнаешь, когда она вопьется в твое сердце.

Из Поучений Чочинги Крепкорукого

Саймон кружил по пепелищу, осматривая мертвых

Сюда, на фазенду в Хаосе, он добрался часа за четыре и шел по лесу уже в темноте, ведомый безошибочным чутьем охотника. И то же чутье нашептало ему о несчастье: он различил запах гари, увидел протоптанный в джунглях след, но не услышал привычного верещания обезьян.

Вокруг царила тишина. Ворота, что вели в патио, еще тлели, пальмовый ствол был посечен пулями, на месте циновок и тента на деревянных столбиках кружился на ветру пепел, дом и конюшня зияли провалами дверей и окон, и тянуло из них мерзкой гарью, порохом и бедой. Саймон, шепча сквозь зубы проклятия, ринулся в дом, разыскал тайник в погребе, нацепил на запястье браслет, сунул за пояс «рейнд-жер», подхватил сумку с драгоценный маяком; после зажмурил глаза и задышал – глубоко, размеренно, втягивая ноздрями пахнущий дымом воздух. Он не погрузился в транс, но смог успокоиться за пару минут, ибо спокойствие было сейчас необходимо; прежде всего – спокойствие, потом – горе и мысли о мести.

Выбравшись наружу, он прошелся лесом вдоль стены, подсвечивая узким фиолетовым лучом. Следов здесь хватало – и на земле, и на траве, и на коленчатых стволах бамбука. Судя по отпечаткам сапог, пришедшие двигались двумя отрядами; один направлялся к воротам, другой – к восточной стене, и в каждом было не меньше двадцати бойцов. Очевидно, планировалась внезапная атака, когда защитники не успевают схватить оружие, но что-то не получилось: из дома тоже стреляли, и стреляли метко – Саймон нашел засохшую кровь на камнях, измятую траву, поломанный бамбук и трупы в синей униформе. Трое легли у ворот, а остальные ворвались во двор – десятка полтора против двух защитников, Филина да Пашки. Гилмор оружия не любил и не умел стрелять. Правда, еще оставался Каа…

Осмотрев догоравшие ворота, Саймон двинулся к восточной стене, атакованной вторым отрядом. Тут, в зарослях, тоже валялись мертвые тела – изуродованные, с расплющенными черепами и дырами, зияющими меж ребер, проломленных чудовищным ударом. Разглядывая примятую траву, он выяснил, что люди шли цепочкой через лес, и первая пятерка уже подобралась к стене, как сверху обрушилось нечто. Нечто, убившее четверых, не человек, создание иного рода, молниеносное и могучее, с гибким изумрудным туловом л головой-тараном. Безмолвное, как полагается в бою – но атакованные им кричали от ужаса и боли. Громко кричали и не могли приблизиться к стене – минуту, больше? Столько, что Пашке и Филину хватило времени, чтобы добраться до карабинов.

Четыре трупа в синем валялись под стеной. Луч, протянувшийся от браслета, высветил отпечатки на земле, и Саймон полез в кусты – туда, где Каа настиг и прикончил пятого. Этот раскинулся на спине, его голова, забинтованная от уха к уху, была вывернута под неестественным углом, зрачки закатились, и только глазные яблоки слепо белели на темном лице. Бучо Перес, капитан-кайман. Скрипнув зубами, Саймон поднял окольцованную браслетом руку, освещая ближний куст.

Под ним, с полураскрытой пастью, вытянувшись во всю Длину, лежал питон; клыки его светились россыпью лунных камней, но чешуя не блестела, а казалась, зеленовато-серой и тусклой. Его изрешетили пулями, а потускневшая кожа в нескольких местах была рассечена ударами мачете.

– Пусть Четыре звезды освещают твой путь в Погребальные Пещеры, – пробормотал Саймон сдавленным голосом. – Пусть Четыре прохладных потока омоют твои раны, и пусть Чочинга, Наставник воинов, простит меня-за то, что я не сумел сберечь его посмертный дар.

Он сделал ритуальный жест прощания и направился к воротам. Глаза его были сухими. Чочинга говорил: день не видит слез воина, ночь не слышит его рыданий, и лишь в краткий миг рассвета могут увлажниться его глаза – в тот час, когда он вспоминает павших родичей.