Кристофер Макнамара - Горец I

— Ну хорошо, — сказал Рассел, — пойдем.

Взяв Бренду под руку, он поднялся с ней на второй этаж дома и, распахнув узкие высокие двери, впустил в круглую комнату. Чтобы в нее попасть, надо было спуститься по узкому коридорчику ступенек. Посредине стоял диван, кольцом охватывающий центр комнаты, в который можно было войти, спустившись еще на три ступеньки.

На уровне его спинки возвышался помост, взойдя на который можно было поближе рассмотреть стеллажи, встроенные в стены шкафов. Там находился целый музей. Сверкающие гранями в искусственном освещении хрустальные кубки и вазы, потертые и выцветшие знамена, пистолеты, винтовки, арбалеты, разнообразные доспехи и латы, старинные шляпы и плащи… Глаза у Бренды разбежались. Такой коллекции мог позавидовать любой исторический музей.

Часть стены не была занята стеллажами. Там висели разнообразнейшие клинки, от мечей до кортиков. Бренда направилась туда.

— Что это? — проходя мимо заваленных древностями полок, спросила она.

— Ты ограбил какой-нибудь музей?

— Эти вещи собрались за всю мою жизнь, — тихо проговорил Рассел.

— Это стоит целое состояние.

— Это не главное.

— А что же главное?

— Бренда, — вдруг изменившимся голосом сказал он, — я живу уже несколько веков. Я не могу умереть.

Девушка остановилась, кивнула, удивленно посмотрев на него, и улыбнувшись, сказала:

— Это не смертельно. У каждого свои трудности, — она подошла к холодному оружию, с минуту молчала, осматривая все экспонаты вместе, а потом сказала: — Ты хорошо составил свою коллекцию. Кроме всего, здесь есть даже такие экземпляры, которых больше нет ни у кого.

Рассел подошел к ней и снял со стены небольшой кинжал.

— Да, — подтвердила Бренда, — я смотрела именно на него. Очень красиво.

Он вынул кинжал из ножен и, повертев лезвие перед своими глазами, как-то странно взглянул на Бренду, от чего ей стало не по себе.

— Зачем ты это взял? — дрогнувшим голосом спросила она.

Он протянул кинжал ей.

— Возьми ты.

Бренда протянула руку. Холодная рукоятка кинжала нырнула в ее ладонь, а сверху она почувствовала тепло руки Рассела. Девушка подняла взгляд и пристально посмотрела в спокойное лицо Нэша. Оно было серьезно и сосредоточено:

— Меня зовут Конан ап Кодкелден Мак-Лауд, — сказал он. — Я из клана Мак-Лауд. Я родился в 1518 году от Рождества Христова в деревне нашего клана Глен-Финен на берегу озера Лох-Несс. Я бессмертен.

Она понимала, что Рассел говорит правду. Это не могло быть правдой, но было. Вспомнив то, что ей сказал компьютерщик, Бренда почувствовала себя совсем плохо. В голове все перемешалось, колени девушки задрожали. Поэтому, когда Рассел, чуть повернув ее руку, в которой был зажат кинжал, подошел поближе и странно дернулся, она ничего не поняла. Только увидев, как он побледнел, Бренда сообразила, что что-то не так. Действительно, на полу блестели красные капли, и ее рука с кинжалом, все еще торчащим из живот Нэша, была вся в крови. По его рубашке расплывалось алое пятно.

Продержавшись на ногах еще несколько секунд, Рассел упал на колени. Она выпустила рукоятку клинка, а он быстрым движением вырвал его из тела. Прикрыв ладонью рот, Бренда склонилась к раненому и, дрожащими руками срывая пуговицы, расстегнула рубашку. На месте, где только что торчал кинжал, сейчас был виден лишь четкий рубец, который медленно исчезал, превращаясь на глазах в полоску чуть заметного шрама.

Рассел наклонился к ней и мягко поцеловал. Она решительно ничего не понимала. Но смысл последнего поступка все же дошел до нее.

Утренняя служба давно закончилась, и в гигантском соборе людей было немного. Стоящие на хорах мальчики тихо пели, наполняя своды нежной мелодией, бережно выводимой высокими голосами.

Это удавалось не каждый год, но всегда в этот день Рассел старался посетить церковь, чтобы поставить свечку и вспомнить свою любимую женщину. Он не мог забыть ту светловолосую шотландку, подарившую ему свою жизнь без остатка.

Остановившись возле статуи Мадонны, освещенной множеством свечей, Рассел поставил свою свечу и преклонил колена.

— С днем рождения тебя, — прошептал он, — дорогая моя жена Герда. Моя память бессмертна, как и я, а значит, ты тоже бессмертна…

Поднявшись с колен, он отошел к скамьям и опустился на одну из них. Как всегда, вспоминая Герду, Рассел вспомнил и Рамиреса. Он прекрасно помнил его слова: «Ты должен драться до тех пор, пока хоть один из нас жив. И пока ты находишься на святой земле, с тобой ничего не случится. Это традиция».

Его размышления прервал грохот шагов. Странно одетый человек вошел в храм. Обычно сюда не заглядывали разряженные в черные кожаные костюмы громилы с бритой головой и в ожерелье в виде цепи с висящими на ней стилетами. Звуки шагов его тяжелых, подкованных железом ботинок звонким эхом разносились по всему помещению, отдаваясь в нефах.

Рассел резко обернулся и увидел двухметровую фигуру позади себя.

— Столько лет прошло, а мы еще живы с тобой, Мак-Лауд, — Крюгер склонился к Нэшу и проговорил эти слова не похожим на его обычную манеру шепотом.

Расплываясь в ехидной улыбке, он опустился на заднюю скамью и, откинувшись на спинку, скрестил руки на груди. Рассел Нэш кивнул.

— Я рад видеть тебя здесь, Мак-Крагер, — взгляд Рассела скользнул по гладко выбритому черепу.

Крюгер провел рукой по лысой голове и, тронув ожерелье на шее, тихо пробасил:

— Нравится?

— Кто тебя стрижет?

— Я замаскировался, — Крюгер снова заулыбался, блестя инкрустацией зубов. — Так меня никто не узнает.

— А я узнал, — Рассел развел руками.

— Только ты один.

— Ты пришел для того, чтобы похвастаться своей новой прической? Твоя голова не стала от этого лучше.

— Мне нужна твоя голова, — спокойно проговорил Крюгер на ухо Расселу,

— и награда за это. Должен остаться только один. Ты, наверное, знаешь, что остались только ты и я. Пора заканчивать.

— Конечно, знаю.

Из бокового входа в храм показалась группа монашек. Сложив перед собой руки и уставив глаза в пол, они медленно двигались к алтарю. Крюгер выставил в проход между скамьями ногу в армейском ботинке и громовым голосом выпалил:

— С днем всех святых, сестры!..

Монашки шарахнулись в сторону и, не переставая креститься, двинулись дальше, огибая возникшую преграду, почти вжимаясь в борта скамеек. Высунув язык и громко задышав, Крюгер проводил их пронзительным идиотским взглядом, полным наигранной похоти и притворного звериного вожделения.

Вновь откинувшись на спинку скамьи, он расхохотался, заглушая пение хористов. Те немногие люди, которые в этот час были в храме, начали покидать церковь.

— Нет чувства юмора у людей! Скучно, — пожаловался Крюгер.