Кристофер Макнамара - Горец II

И не было у Крагера Крагеров сомнений в том, что он опоздал. Входную дверь он пнул уже просто так, утоляя бешенство.

Это было единственное, что он еще мог сделать. Внутри Зиккурата у него отнималась способность вредить.

Впрочем, и враги его ничего не могли бы с ним сделать в зиккурате.

И он шагнул внутрь.

Охрана последовала за ним.

Он увидел, как свет, ворвавшийся в распахнутые двери, сотнями бликов отразился в глазах множества людей, стоящих у задней стены.

Жены и дети мятежного клана. Все-таки успели укрыться…

Ну ничего, они еще подохнут здесь от голода и жажды… Если, конечно, не пожелают выйти наружу — на верную смерть!

А еще он увидел далеко впереди три фигуры с ритуальными мечами в руках.

— Священники… — пробормотал он.

Двоих, стоящих на алтаре, он, конечно, тоже увидел.

И опустился Крагер всех Крагеров прямо на пол, прислушиваясь к звучанию Древнего Языка. Звеня бесполезным оружием, уселась вслед за ним и вся свита.

И никто из гвардейцев не заметил, что — не считая погибших — отсутствует среди них еще один человек…

Двое, стоявшие на глыбах алтаря, даже не обернулись посмотреть, что творится сзади.

Это их не касалось…

— Древняя сила пробудилась в тебе… — сказал старший из них.

— Да. В тебе и во мне, — ответил ему младший.

И оба замолчали, прислушиваясь к речи первосвященника.

— …Большая миссия возложена на вас, но и могущество ваше будет немалым… — говорил тот. — Дар Воскрешения будет дарован вам… Однако помните: возможности его велики, но не безграничны. Даже Воскрешение не поможет тому, чей сосуд мыслей будет отделен от тела…

— "Сосуд мыслей" — это «голова», в переводе на человеческий, — прошептал Катана заговорщицким тоном. — Любит старик цветисто выразиться…

Его товарищ вымученно улыбнулся. Это была первая его улыбка с тех пор, как они оставили Священный отряд, обреченный погибнуть, прикрывая их отход.

— Знай: сейчас мы отправляемся. Это просто. Куда проще, чем будет вернуться сюда опять, — продолжал Катана.

Он говорил со все той же шутливой интонацией, хотя на душе у него тоже кошки скребли.

— Мы всегда будем вместе? — спросил у него Конан с затаенной мольбой.

— Позови меня — и я приду. Быстро, очень быстро… — ответил Катана, и Конану стразу стало легче.

Однако Катана тут же развеял эту легкость:

— Но все-таки будь готов действовать в одиночку. Просто на всякий случай… Ведь ты можешь и забыть о том, что меня можно вызвать, просто назвать мое имя. Да и само имя это ты можешь забыть… И меня самого забыть можешь, если уж на то пошло…

— Ни-ког-да! — раздельно произнес Конан. — Никогда я не забуду тебя или имени твоего, Рамирес!

Рамирес грустно улыбнулся:

— Это не от нас с тобой зависит, сынок… мы мало знаем о том, что может случиться при такой переброске.

— Ты хочешь сказать, что память…

— Я этого как раз говорить не хочу, но придется. Высокое Знание не дает ответа, что происходит с памятью. Уничтожить ее целиком невозможно, но…

— Но?

— Но можно стереть часть воспоминаний — или даже все — на время. Причем на очень большое время…

Катана снова улыбнулся:

— Не вешай нос, сынок! Возможно, и минует нас чаша сия! Никто ведь ничего не может сказать о том, что происходит впервые…

На время… Причем на очень большое время…

Именно это и произошло с обоими! Точнее, со всеми, кто в разные сроки после них совершал подобный бросок!

…Только и оставалось у них, что смутное чувство общности друг с другом… Да еще — гораздо менее смутное, но тоже неоформленное — чувство отторжения от тех, кто воспитывает своих детей в собачьих норах…

Откуда они-то взялись, как попали на эту планету? Или, проиграв сражение в одном из миров, воины-убийцы переместились в другой?

Но ведь в том мире они вроде бы оказались победителями? Значит, не оказались…

Датворт… Вэселек, прозванный на Зайсте «Толедо-Саламанка»… Крюгер…

Крагер!

И надо же, чтобы разгадка пришла так поздно, когда он остался один, когда истрепанные старостью нейроны мозга уже почти не способны к умственной работе, а дряхлые мышцы — к боевой!

Впрочем, как знать… Возможно, в этом была скрыта некая мудрость.

Мудрость борьбы со Злом, даже если природа его тебе неизвестна…

Первосвященник еще что-то говорил, но Конан уже не слушал его.

Взглядом, в котором смешались надежда и тоска, он обвел задымленные стены зиккурата. Последнее, что ему дано было увидеть на родной планете.

— Я вернусь сюда… — прошептал он. — Я вернусь… Вернусь обязательно…

Глаза его были мокры от слез.

Катана утвердительно кивнул:

— Конечно, вернешься! Ведь тебе дано Воскрешение!

Лоб юноши прорезала поперечная морщина:

— Это что-то вроде колдовства, да?

— Ну… Считай, что так, — Катана двусмысленно улыбнулся. — Хотя на самом деле это относится к области Высокого Знания. А там, куда мы отправляемся, одни будут называть это колдовством, другие — наукой, и все они будут правы и неправы одновременно.

Он глубоко вздохнул всей грудью.

— Ладно. Мне пора идти.

И он шагнул под тусклые огоньки чужих звезд.

— До встречи-и-и… — голос его возвысился и исчез за гранью слуха.

Кажется, он звучал уже ОТТУДА.

А со стороны казалось, что Катана исчез, растаял во всплеске голубой энергии.

И Клеймора остался на алтаре один.

Он понимал, что стоять ему здесь, одному, недолго — считанные мгновения. Но именно в эти мгновения на его плечи упал непомерный, хотя и не имеющий веса, груз.

Страх… и горе… и горечь разлуки…

Он едва не соскочил с алтаря.

В этот миг к нему и шагнул первосвященник. И руны Древнего Языка слетали с его тонких, блеклых от старости губ:

Жалобам муж не должен

Всем предаваться сердцем:

Сам он сыскать сумеет,

Как исцелиться в скорби!

А потом, прервав руну, заговорил уже обычным голосом:

— Помни причину происходящего, сын мой… Никогда не забывай о ней.

И исчез в голубой вспышке Конан, прозванный Клейморой. Исчез с гордо поднятой головой, исчез, расправив плечи, будто пал с них громадно-невесомый груз.

А где-то в ином мире — через мгновение по собственному счету, но Бог весть когда по счету Зайста — обрел жизнь Конан Мак-Лауд.

…И отступило время.

Скрылось, как не бывало,

За островами Ночи…

Договорил первосвященник последние слова руны. И только тогда, расстегнув застежку на горле, уронил свое облачение.

Ибо завершен был Обряд.

Множество парных огоньков — словно глаза волчьей стаи — смотрели на него со стороны той стены зиккурата, в которой был прорублен вход.

И вздрогнул старик, вдруг ощутив себя просто человеком, а не первосвященником. Хотя и в этом случае не угрожало ему ничто.