Кристофер Макнамара - Горец IV

Не оказалось чужака на том месте, по которому пришлись копыта. Невозможно извернувшись (воистину — сам Люцифер вел его тело!), вынырнул он слева от коня.

И не с руки было Дункану рубить.

А защититься — тоже нечем. Оружием трусов считал Дункан щит, всю жизнь лучшим щитом служила ему чашка палаша-клейморы — большая, кованой бронзы…

Но — не дотянуться ему теперь палашом до офицерского копьеца. Впрочем, при всем мастерстве противника, не бывать этому копью полноценным оружием: наконечник его тонок и многоветвист, он не сможет бить на поражение.

А шпагу чужак так и не выхватил.

И, усмехнувшись, откинулся Мак-Лауд назад, почти открыто подставляя под удар грудь, которую прикрывала лишь кожаная куртка. Мелкие, сверкающие блестки усеивали ее спереди — но разве оборонит такое украшение от острого железа?!

(Нет, не украшение это было — не к лицу воину украшаться, словно вдовушке в поисках нового мужа. И куртка была не куртка, а потайной доспех. Стальные пластины прилегали к коже изнутри, перекрывая друг друга краями, как черепица крыши.

И обманчиво блестели ряды заклепок, присоединяющие металл к коже, создавая видимость украшения).

Этот потайной панцирь звался так же, как крылатое судно южных франков, — «бригантина». В диковинку он был хайлендерам, — и не один раз Дункан подставлялся так же, как сейчас, а потом срубал прельстившегося легко достижимой победой противника.

Но теперь — не вышло так!

Видать, многое изведал этот чужой офицер. И не редкость на континенте была бригантина — как корабль, так и броня.

Во всяком случае, направил он свой выпад не в грудь, а ниже. И ажурное острие легкого копья вошло в промежуток между краем куртки и наборным поясом.

Лишь тогда позволил себе чужак скривить губы в злорадной, чуть презрительной улыбке.

Он одолел дикаря! Впрочем, чего и ждать было от темных, не обученных искусству благородного боя горцев, еретиков-протестантов, служителей Сатаны…

Он еще не знал всего, чего можно ждать от горцев. И улыбаться ему — не следовало!

Вот уж чего никак не ожидал офицер — так это того, что хайлендер, страшно оскалившись в агонии, подтянет к себе врага, схватившись за древко копья-знамени. Так, что наконечник весь целиком исчезнет в его теле.

Так сделал это в своем последнем бою король Артур, если верить легенде…

И, оказавшись на несколько дюймов ближе, вновь обрушил Дункан свой палаш — на всю длину клинка…

Мак-Лауд успел увидеть, как опрокинулся от его удара враг (убит он, ранен или просто отброшен? Хоть бы — первое…). И тут же жестокая боль в подреберье скрутила его пополам.

И самое последнее, что он тогда рассмотрел, был метнувшийся ему навстречу квадрат знамени. Этот квадрат был уже не бел, а красен от крови.

Его крови…

Говорили в старину: переоценишь свою силу — беда. Недооценишь силу неприятеля — три беды.

Небо на востоке багровело все больше и больше. Вот-вот из-за горизонта вынырнет краешек дневного светила, сметая предутренние сумерки.

Вдалеке завыл волк. И, вторя ему, выла во дворе собака — так, как испокон веков воют собаки над покойником.

Столь велико было горе бессловесной твари, что не чувствовала она рядом, всего в нескольких шагах, присутствия незнакомого человека…

Тогда все обернулось куда легче, чем могло обернуться. Знамя — не просто кусок материи на шесте.

Недаром все воинские уставы строже всего прочего карают за утерю знамени…

Почти победившие Фархерсоны дрогнули, когда в гуще схватки вдруг колыхнулся и исчез их боевой символ — черный барс на белом фоне. А когда он снова поднялся над головами, — не сразу узнали они белое полотнище в красном…

И почти побежденные Мак-Лауды смогли отступить, вывести из боя свои поредевшие силы…

Знамя появилось вновь лишь оттого, что какой-то расторопный воин, обнажив шотландский кинжал-баллок (с мечом было не развернуться в тесноте), несколько раз рубанул узким лезвием по древку копьеца почти вплотную к телу Дункана. Сразу же за ушедшим в живую плоть наконечником.

И на четвертом ударе кинжал с сухим хрустом рассек древко, отделив знамя от тела сраженного врага.

А по Дункану воин рубить не стал, сочтя его убитым. Впрочем, в этом он, по сути, и не ошибся…

И вынес Дункана из битвы конь, следуя за отходящими Мак-Лаудами.

А потом два войска, обезглавленные гибелью предводителей, измученные, израненные, долго стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорбительными выкриками.

Но никто не решался вновь ступить на разделявшую их полосу вереска, обильно политую кровью. И от выстрелов воздерживались, хотя оставалось еще сколько-то стрел в колчанах и пуль — в кожаных мешочках при пороховнице.

Никакого перемирия заключено не было. Однако, повыкрикивав ругательства (больше для самоуспокоения: много ли расслышит враг, до которого сейчас — сотня ярдов?) и собрав раненых и убитых — всех, кого удалось, — рати стали удаляться друг от друга.

Сперва — медленно пятясь, лицом к противнику, чтобы отразить возможную атаку. Но чем больше росло расстояние между ними, тем больше воинов поворачивались к врагу спинами.

Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня…

Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной линии, разграничивающей их охотничьи участки, все же не дерутся до смертного исхода, как было бы это вблизи логова! Израненные, окровавленные расползаются они — каждый на свою территорию.

Чтобы через неделю или через год сразиться снова…

А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.

Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса…

Лекаря не было в деревушке, до него скакать — треть дня. Да и не обойдет один лекарь всех пострадавших.

Ничего, женщинам Мак-Лаудов — как и любого другого клана — не привыкать к ремеслу целителей…

Как мастерство клинкового боя передается от отца к сыну, так и искусство врачевания — от матери к дочери. И ценится оно никак не меньше, чем умение прясть или следить за домом.

Ибо едва ли в Хайленде найдется женщина, которой не пришлось бы бинтовать раны мужчинам своей семьи.

Сперва — отцу или старшему брату. Потом — мужу. Еще через сколько-то лет — сыновьям…

А там и внукам, если доживет она до той поры…

И — не видно конца круговороту.

Случилось так, что в стоящем на отшибе жилище Дункана не было женщины, способной наложить повязку.

Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого и не завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.

Все же — выдал… И свадьба его должна была состояться через месяц…

Теперь — не состоится.

Но так ли, иначе ли, но в доме его теперь обитали одни старухи — бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.