Дмитрий Беразинский - По ту сторону черной дыры

— А куда его я, нафуй, поставлю? Он нормально смотрится только в очереди за пивом! — Норвегов, ничего не ответив, вылетел из КПП.

— Солдатик, я вас снимаю с наряда, — сказал он Голубкову, — идите и занимайтесь по своему плану. Хотите, планктон выращивайте, а хотите — глистов кормите. Словом, здесь вам воздух портить нечего. Шагом марш, сынок.

Сейчас Александр бодро шагал вслед за шефом, недоумевая, зачем он понадобился. Пройдя длинный коридор, процессия спустилась в подвал по узкой винтовой лестнице. Как и полагается подвалу, здесь было сыро: капала вода, на каменных стенах рос пенициллин, а скрип отворяемой двери напомнил нашим героям фильмы ужасов.

— Сюда, — сказал шут. Вошли в маленькую камеру вместе с палачом, который нес на спине свои холостяцкие пожитки. Палач — жирный мужик, обнаженный до пояса, что-то промычал шуту.

— Предлагает начать с каталонского сапога, — перевел Жак.

— Дерьмо ваш сапог! — бросил Булдаков, — Сашок, подойди! Что скажешь? Если ему ввести одновременно рвотное и слабительное?

— Что вы, товарищ полковник! — в почтительном ужасе попятился фельдшер, — ведь он у нас на очке кончится!

Пленный, уже полностью пришедший в себя, глядел на них со злобой. При звуке Сашиного голоса он сплюнул под ноги подполковнику. Тот подошел к узнику и быстрым движением оторвал ему ухо. Затем, глядя в искаженное от боли лицо медленно сжевал весь хрящ без соли. Пленник потерял сознание, да и шуту, кажись, стало немного не по себе. Они переглянулись с палачом и тихонько отошли подальше от Олега Палыча, справедливо полагая, что не являются главными в этой опере.

— Козел! — с выражением бывалого урки произнес Олег Палыч, — Саша, у тебя сыворотка правды с собой?

— Пентонал натрия? — переспросил Голубков, — а может, скополамин?

— Хоть карбонат кальция, — лишь бы толк был. Он даже и не испугается.

— Вы так думаете? — скептически хмыкнул эскулап, — да он у меня сейчас обделается со страху.

Сначала Саша привел пленного в чувство. Тот, потеряв свой надменный вид, тупо смотрел на человека в очках.

— Жак, — попросил Голубков, — спроси как его зовут.

— Незачем спрашивать, — фыркнул шут, — я и так знаю. Это…

— Это все лишнее, — ледяным голосом перебил Булдаков паяца, — пусть он будет… скажем, де Шрапнель!

«Де Шрапнель» недовольно заворчал. Голубков заглянул ему в глаза сквозь толщу своих очков.

— Итак, мосье де Шрапнель, советую говорить вам правду и ничего кроме правды, — с этими словами он отвернулся, снял очки и, достав из кармана небольшой футлярчик, надел контактные линзы.

Кардинал с любопытством смотрел за преображением Александра. А тот посмотрел на де Шрапнеля своими глазищами, которым линзы придали ярко-зеленый цвет, улыбнулся и достал из несессера шприц. Наполнив его на одну треть из свежеоткрытой капсулы и повернулся к шуту.

— Мне нужна его рука, — произнес он.

Палач, с опаской обходя Голубкова, приблизился к допрашиваемому и разрезал тому кинжалом рукав. Крепко сжав ему кисть, он поклонился, не глядя на Сашу.

Профессиональным движением Александр ввел два кубика пентонала в вену де Шрапнеля и, вытащив шприц, сказал:

— Hasta la vista, придурок, — ввиду чего бедняга снова погрузился в полуобморочное состояние.

— Куда мне эту херню выбросить? — спросил Булдаков, держа в руке ушную раковину. Шут ужаснулся.

— — Но ведь вы его сжевали, я сам видел! — подполковник усмехнулся:

— Ты должен быть повнимательнее. Оторвал-то я одно ухо, а сжевал желатиновое. Вот такое, — он протянул изумленному шуту один из великолепно выполненных муляжей органа слуха, которых у него был огромный запас, — это я в детстве любил охотиться на гуков. Попробуй!

Жак брезгливо откусил кусочек желатина. Затем еще кусочек. Затем еще. Подполковник протянул ему еще одно, в которое шут немедленно впился.

— Тьфу! — чуть не проблевался он, — это — настоящее!

— А вот это называется — западло! — популярно объяснил посол.

— Ну, и как вам, Диана, ваш будущий супруг. Предупреждаю сразу: мне он понравился.

В руках у короля помимо руля Франко находился бокал шампанского, из которого он время от времени освежался. Девушка сидела в кресле, ноги ее были укутаны теплым пледом. Мелкими глотками она отпивала глинтвейн и боязливо поглядывала на брата.

— Ваше Величество, это — не человек!

— Я вас, сестра, не вполне понял. Что означает «нечеловек». Он, согласен, очень высокий, самый высокий парень из всех, кого мне доводилось видеть, но больше отклонений я не вижу…

— Я сама до конца все вспомнить не могу: мы стояли, они подошли, начали угрожать… Вот они куда-то летят… Бегут люди… Он чушь какую-то говорит… Я подтверждаю… Бред!

— Диана, — начал король, — мне кажется, что вы просто переволновались. Мы еще с вами поговорим завтра.

— Конечно переволновалась! — воскликнула принцесса, — я волновалась, а он нет! К его груди приставили нож, а он не волнуется! Вы можете мне это объяснить?

Людовик прикончил очередной бокал и зевнул.

— На нем были доспехи. Отчего же ему волноваться? Да-да! Такие же доспехи, что были подарены мне. Я повесил их на стену и полдня, глупец, пытался прострелить их из арбалета. Потратил столько времени — и все впустую! Мне удалось обнаружить на них лишь пару царапин, да и то я подозреваю, что они там уже были… Как бы там ни было, я рад, что вы не передумали выходить замуж за сэра Сергея.

— Моим мнением никто не интересовался, — тихо ответила Диана.

— Сестра, — ласково сказал Людовик, — ты думаешь, кто-нибудь меня спрашивал, хочу ли я в жены Марию Флорентийскую? Ни одна живая душа. Все делалось во благо Франко! Во имя Франко!

Он вздохнул. Затем налил себе еще вина.

— К сожалению, счастье простых людей нам недоступно. Нас шестеро: три брата и три сестры. Отчего же мы волками глядим друг на друга? Генрих спит и видит себя королем, а ведь не совсем уверенно представляет себе даже сколько в стране народу! Иди ко мне, сестричка! — он обнял Диану и погладил по голове.

Они долго сидели, глядя, как за окном сгущает краски ночь. Затем принцесса вспомнила, что завтра ей необходимо нанести визит в замок Женуа и, возможно, расстаться со своим «украшением».

— Ваше Величество, уже поздно. Я бы хотела отдохнуть — завтра предстоит трудный день.

— Конечно-конечно, — спохватился король, — я вовсе не собирался докучать. Спокойной ночи, сестра!

Он поцеловал ее в лоб и вышел. В приемном покое его дожидались. Шут и кардинал коротая время резались в шашки на щелбаны. Лоб кардинала Дюбуа представлял собой жалкое зрелище. В тот момент, когда Жак отсчитывал Его Святейшеству очередную порцию, король сухо кашлянул.