Юрий Брайдер - Особый отдел

Стрелять было нельзя, ибо на линии огня уже появился Кондаков, готовый защищать позицию в дверях до самого конца.

Гобашвили закружился с новым противником в каком-то диком негритянском танце и, пользуясь своим природным проворством, швырнул лжедворецкого в объятия набегающего Цимбаларя.

Так он, наверное, и ушёл бы, как делал это уже неоднократно, но из кухни появилась Людочка — та самая роковая червовая дама, о которой пикового короля предупреждала гадалка. На голову Гобашвили обрушился едва-едва закипевший трёхлитровый чайник, сделанный ещё в те времена, когда советская промышленность на бытовые предметы металла не жалела.

За секунду до этого снаружи затявкали пистолеты бандитов, рвавшихся на выручку своего главаря, и в ответ им загрохотали автоматы омоновцев.

А в разгромленной конспиративной квартире верх окончательно одержал закон — на оглушённого Гобашвили надели сразу две пары наручников, используя вместо отсутствующей руки соответствующую ногу.

Никто из членов опергруппы не пострадал, за исключением Людочки, обварившей кипятком несколько пальцев. Более того, за весь период операции не было истрачено ни единого патрона. Даже чайник при желании можно было починить. Говоря официальным языком, при захвате Гобашвили «максимальные результаты были достигнуты при использовании минимальных средств».

Зато на улице шёл настоящий бой — пусть и скоротечный, но от этого не менее беспощадный. Неосуществившаяся мечта Гобашвили о покупке бронированного «Мерседеса» сейчас вылазила его сообщникам боком — машину, уже рванувшуюся было с места, пули дырявили, словно картонную коробку.

Героем дня, конечно же, была Людочка, но, исходя из педагогических соображений, ей об этом не говорили — ещё не дай бог зазнается. Кто же тогда будет убирать в квартире?

Валя-Эргида, пережившая сильнейшее нервное потрясение, уединилась в спальне, и её пока решено было не беспокоить. Кондаков и Цимбаларь возились с арестованным — отливали холодной водой и освобождали от многочисленных одёжек, откровенно говоря, спасших его шкуру от кипятка.

Первые слова оклемавшегося Гобашвили были таковы:

— Я понимаю, что из меня сейчас сделают отбивную, но разве перед этим обязательно отваривать?

— Сейчас другие рецепты, — объяснил Цимбаларь. — Каждый повар старается сохранить в продукте побольше витаминов.

— А ты, я вижу, в поварских делах разбираешься. — Гобашвили покосился на Цимбаларя, что, учитывая позу, в которой он сейчас находился, было весьма и весьма непросто. — Лет пять назад, когда мы в бутырском кичмане встречались, ты был, как степной сайгак. А сейчас вон какую репу наел! Видно, хорошо тебе за нашего брата платят.

— На питание хватает… А если тебя на разговоры тянет, так давай поговорим.

— Давай, — охотно согласился Гобашвили. — Сто тонн баксов я за свою свободу сразу же отдаю. Если мало, расписку напишу. Мои расписки даже сицилийская мафия принимает.

— Сто тонн — деньги хорошие, — кивнул Цимбаларь. — Мне за них всю жизнь горбатиться придётся. Но только твоя свобода от меня не зависит.

— Тогда какой может быть базар! Вези в контору.

— Ты, дружок, не понял, — вкрадчиво произнёс Цимбаларь. — Твоя свобода от меня действительно не зависит. Зато твоя жизнь зависит от меня целиком и полностью.

— Так вы, похоже, милицейские беспредельщики? — ухмыльнулся Гобашвили. — Легион смерти? Ладно, мочи меня, если не западло. На том свете встретимся — разберёмся.

— Замочить тебя мне недолго. Особенно, учитывая, скольких людей ты сам погубил. Но я настроен дать тебе поблажку. Естественно, при одном условии…

— А может, я тебе сразу песенку спою? Про Павлика Морозова.

— Отвечать или не отвечать — это личное дело каждого. Но вопрос всё же выслушай. — Цимбаларь присел возле Гобашвили на корточки. — Что ты знаешь про безголового мужика, с которым вы в подвале возились?

— Вот оно что! — Гобашвили даже присвистнул. — Чуяло моё сердце, что этот случай ещё всплывет. Только я к смерти того бобра непричастный. Зуб даю!

— Кто же ему, спрашивается, головку оторвал?

— Дальше наш разговор не получится. Я в жизни никого ментам не сдал — ни врага, ни друга. Мне и разговаривать-то с вами противно…

— Ничего, скоро будешь с тараканами тюремными разговаривать, — пообещал Кондаков, по-прежнему не отходивший от двери. — Подумаешь, чистоплюй какой нашёлся.

— Хотя… — Гобашвили вдруг изобразил задумчивость.

— Что — хотя? — живо поинтересовался Цимбаларь.

— Я согласен пойти на сделку. Тем более есть слушок, что ты ментяра правильный. Слово своё держишь.

— Какие будут твои условия?

— Условия самые простые. Когда закончится вся эта бодяга со следствием, за пару дней до суда ты устроишь мне свидание с сестрой. С настоящей сестрой, а не с этой гумозницей… Эх, разбередила она мою душу!

— Если душа болит, это хороший признак. Есть ещё, значит, чему болеть… Так и быть, как только обстоятельства позволят, я обещаю свести тебя с сестрой. Надо будет, сам за ней съезжу.

— Папаша мой и в самом деле помер? — спросил Гобашвили.

— Да.

— Чёрт, поздно я про них вспомнил… Ну ничего, будет лишний повод для побега.

— Из «Белого лебедя» не убежишь. А тебе, похоже, туда дорога светит… Теперь давай поговорим.

— Давай.

— Что это был за человек? Имя, фамилия, должность?

— Я почем знаю! У мертвеца не спросишь.

— Живым ты его видел?

— Пару минут, не больше… Сейчас расскажу, как дело было. Утром я с одним кентом стрелку забил.

— Где? — прервал его Цимбаларь.

— Ну как тебе сказать… В улицах ваших я не очень. Мы это место Сучьим полем называем. Там с одной стороны пустырь, а с другой бульвар. И ещё кафешка возле перекрёстка. «Волной», кажется, называется. Чуть подальше оптовый рынок… Я покажу, если надо.

— Не надо, я понял. Во сколько это было?

— Часов в семь. Мы специально в такую рань договорились встретиться, чтобы никто не помешал. Движение на улицах ещё только начинается, уходить проще. И все стукачи как на ладони.

— Прибыл твой кент?

— Нет, запаниковал. Позвонил, что от стрелки отказывается и все наши предъяви принимает.

— Короче, утро началось удачно.

— Точно… Погода хорошая, солнышко светит. Мы как раз перед этим из машины вышли. Дышим. Смотрю, прямо к нам фраер бежит. Одет прилично. Костюм с галстуком. Шляпа. Ещё помню, плаш на левой руке висел. Откуда, думаю, тут такое чудо природы взялось? Поблизости ни гостиниц, ни кабаков, ни приличных домов. Район голытьбы.

— Ты говоришь, он бежал? Значит, за ним кто-то гнался?

— То-то и оно, что никого не было. Улица пустая, как льдина на Северном полюсе. Только старушки вдали шастают, да на бульваре собак выгуливают.