Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

— Земани хочет еще дгаа'мг'ги! — торжествующе выкрикнул дгаанга, и толпа радостно взвыла.

Доброе знамение!

Будет удача народу дгаа на военной тропе, если храбрый М'панга ваТту и юный Нгеммья К'ибусса по прозвищу Короткое Копье признали принимаемого в племя и желают еще одной частью себя раствориться в нем!

И Дмитрий съел еще ломтик мяса, выспренно именуемого дгаангой «плотью мертвых дгаа», и запил еще одним глотком бульона, недоумевая, с чего бы это так торжественно встречала нехитрую процедуру все возрастающая толпа.

Как и предупреждал Н'харо, одной из ступеней обряда стало вкушение молодой лани, обработанной особым образом, но разве стоит из-за какой-то лани так вопить?..

— Вот, запомните, видевшие, и расскажите тем, кого нет здесь ныне, — возвысила голос Гдламини. — Дгаа'м-г'ги вошла в глотку пришедшего с белой звездой, и провалилась в утробу его, и растворилась в крови его, и отныне тело его — тело человека дгаа!

— Хэйо, хой! — рев был так слитен, словно издал его один великан.

А когда отметался и умер последний отзвук, Гдламини повернулась к Дмитрию; глаза ее были непривычно жестки, ибо отныне она стала и для него, одного из людей дгаа, вождем.

— Встань, тхаонги! — приказала девушка, и Дмитрий, не успев задуматься над случившейся с нею переменой, повиновался так быстро, словно дело происходило на плацу Академии.

Гдламини медленно раскинула руки по сторонам, и было похоже, что она хочет обнять его.

— Теперь ты — наш Д'митри-тхаонги, — она выговаривала слова тщательно и четко, как будто нанизывая на нить священные бусинки, одну за другой. — Теперь ты — плоть от плоти народа дгаа и часть души народа дгаа. Твои обиды — наши обиды, твоя радость — наша радость. В этом великий дар, но тяжкая ноша. Готов ли ты принять и взвалить?

— Игъ, мвамидгаакфали, — без колебаний ответил Дмитрий. — Да, великий вождь и судья!

— Тогда я властью своей снимаю с тебя дггеббузи, лежавший на тебе, — сказала Гдламини и резко взмахнула левой рукой, прогоняя чужих демонов, могущих еще цепляться из последних сил за душу принимаемого в племя. — Я должна дать тебе имя, но ты — тхаонги, и нарекли тебя не здесь, в Выси. Не дело смертных исправлять Незримых. Оставайся со своим именем, Д'митри. Но в кругу людей дгаа да живут твои имена, тайные для чужих, даже тех, кто смотрит с небес. — Она взмахнула правой рукой, голос ее стал гортанным: — Тайное имя твое будет отныне Ггабья г'ге Мтзеле, Встающий Открыто; это имя пусть знает каждый из твоего народа дгаа. — Теперь она говорила тише, только для стоящих вблизи: — Тайное из тайных имя твое будет отныне К'туттзи вваБхуту, Приходящий Вовремя; скажи его лишь избранным, кого назовешь друзьями, а еще Великой Матери, ибо от нее нет секретов… Гдламини замолчала, и взгляд ее стал мягок.

— Только со мною наедине, только для меня, и ни для кого больше, ты слышишь, тхаонги?.. — теперь она перешла на шепот, скорее, даже не шепот, нет, она едва-едва шевелила губами, но Дмитрий все равно отчётливо слышал ее, воркующую, стонущую, вскрикивающую: — … ни для кого, кроме меня, будешь ты Н'гвема Обьянг лю Ттете, Тот, Кто Всегда Желанен!

Вновь став строгой, она отступила на шаг.

— Дгаайхап'паонгуа, дгааг'г'я! Радуйтесь с Тха-Онгуа, люди дгаа!

— Хэйо, хой! — толпа уже хрипела, выкричав весь крик.

— Теперь отвечай мне, своему вождю, дгаа Д'митри, — громким голосом сказала Гдламини, и площадь у костра замерла, ловя каждый звук. — Когда ты лежал, запутавшись в сетях Ваарг-Таанги, губы твои потеряли слова, и слова эти важны. Ты говорил, что там, в Выси, тебя учили сражаться и водить воинов за собой. Так ли это?

Дмитрий замялся. Конечно, учили, это да, но — водить за собой? Такого не было. Участие в десантных высадках, конечно, может сойти за военные действия, но все же…

— Это правда… Меня учили… Но воевал я мало… К тому же…

— Что?! Ты колеблешься перед лицом вождя?

Глаза Гдламини чуть сузились, словно сомневаясь, а тот ли перед нею, кого она избрала, и Дмитрий плюнул на все.

Да, учили! Да, воевал! В конце концов, в зачетке нет ни единой четверки, и за акцию в Малом Пиарре командование поощрило отпуском на две недели, а остальное… так, собственно, кто здесь будет проверять?!

— Я могу вести людей в бой! — торжественно сказал он. И люди, стоящие вокруг костра, хрипло крикнули:

— Хэйо!

Кто-то прикоснулся к плечу. Касание было неживым, неожиданно холодным, и Дмитрий, вздрогнув, оглянулся.

Мгамба, сосредоточенно хмурясь, протягивал ему «дуплет», неумело и опасно держа оружие стволом к себе.

— Покажи людям дгаа свое умение!

Вот здорово! Лейтенант Коршанский сам не думал, что так обрадуется оружию. За то время, что он был здесь, о нем не говорили ни слова, а на вопросы, задаваемые поначалу, прикладывали ладонь к губам и коротко отвечали: «Дггеббузи!» — Показать, говоришь? Покажем…

Руки ничего не забыли, и глаз остался верен.

Одинокий выстрел разрубил тишину, и спустя несколько секунд к ногам вздрогнувшей Гдлами упала похожая на окровавленный комок большая птица.

Восхищенный ропот пробежал по толпе.

Невиданно! Не трудясь, не выслеживая, не подбираясь к гнезду, просто так, легко, играючи снять с высоты почти неразличимую глазом г'ог'гию, жуть ледяных вершин? Невиданно…

— Еще! — восторженно, совсем по-детски улыбаясь, попросил один из старцев.

Дмитрий ответил ему улыбкой.

Понравилось? Пожалуйста, еще. Уж что-что, а это мы пока еще можем…

Перевод на стрельбу очередями. Три выстрела слились в один. Мшистый валун, бесполезно валяющийся у костра, окутался облаком пыли и разлетелся на мелкие куски.

Люди дгаа застыли изваяниями, округлив рты.

Неслыханно! Нет ничего на свете, прочнее растущего из земли зуб-камня; ничем его не разбить и никак не оторвать от почвы, ибо прирос он к ней тонкими корнями. Плохой это камень, отвердевший остаток слюны Ваарг-Таанги, и никто доселе не смел прикасаться к нему. Но вот пришел тхаонги, и разбил злой камень в кусочки, и не смутился даже, не задумался о возможной мести Безликой. Неслыханно…

— Еще! — робко умоляя, Н'харо пал к ногам земани-дгаа.

Ладно. Тряхнем-ка стариной напоследок. И хватит, пожалуй, а то и так от боеприпасов слезы остались…

Тонюсенький, в суровую нить толщиной, бело-синий лучик вытянулся из подствольника, вонзился в вытоптанную землю и прошел по ней, оставляя за собой ровный, тонкий, непредставимо глубокий след. Там, где он касался сухой каменистой почвы, она вскипала и вспыхивала крошечными, тут же угасающими синеватыми огоньками…

Что уж там — посеревшие люди, что — дрожащие старики, что — трепещущие Н'харо и Мгамба, если уж на лице Гдламини появился нескрываемый ужас и в глазах ее, устремленных на Дмитрия, легкой дымкой мутились мороки?!