Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

Впрочем, и о менее важных деталях снаряжения те, кто готовил воинов к походу, не забыли. На уроженцах зажиточных селений, а таких было более полутора десятков, красовались боевые шлемы, украшенные кривыми клыками, пушистыми хвостами и многообразными птичьими перьями. Не просто так трудились над шлемами терпеливые мастера дгаа! Каждое из украшений призвано было придать руке бойца, дабы колоть не устала, великие силы; клыки добавляли храбрости в миг, когда выпадет столкнуться с врагом грудь в грудь, хвост — Ловкости, чтобы неожиданно подкрасться со спины, перья — сноровки на случай, если придется уходить, уступая силе…

Разумеется, большинство принесли с собой и оружие, и лишь трое явились в Дгахойемаро с пустыми руками, зато на поясах этих счастливчиков, кроме овального медного; щитка, болтались еще и прозрачные камни по утверждениям старейших, убивающие врага на расстоянии в десять десятков шагов: Впрочем, от предложенных копий парни отказываться не стали…

«Интересный бы получился фильм», — подумалось Дмитрию, когда стоял он, рассматривая с интересом и некоторым недоумением бумиановые копья с каменными и металлическими наконечниками, продолговатые щиты, обтянутые кожей все того же речного клыкача, тесаки ттай в плетеных ножнах, легкие луки с пока еще не натянутыми тетивами и странные крестовидные штуки, более всего напоминающие арбалеты…

Лишь кьяххов, боевых топоров, не было ни у кого, кроме Н'харо и нескольких людей дгаа повзрослев, но ни один родитель не доверит кьяхх двали, ибо это оружие взрослых воинов, и выходит оно из подземных хранилищ не для малых походов, но для большой, по всем правилам объявленной войны.

— Ур-рюки заср-раные, — прорычал над самым ухом Н'харо, но на сей раз Дмитрий и не подумал сердиться, потому что во сне все повторилось именно так, как было в жизни.

Он проверил, на что способны ребята, и остался доволен реакцией, меткостью, силой рук, но наотрез отказался выступать немедленно, хотя и старики, и Гдлами ждали от него именно этого. «Мне нужно трижды по пять дней!» — сказал он им и не отступил от своих слов. Потому что вести этих ребятишек в таком виде, в каком они были тогда, означало погнать их на убой; ведь враг, каков бы он ни был, располагал автоматами, а значит, был сколько-то обучен ведению правильных военных действий. «И хватит об этом!» — ответил он, когда Гдламини попыталась сослаться на волю Тха-Онгуа, назначившего, по словам дгаанги, время выступать. «Насчет этого я позабочусь сам», —

Прервал он уговоры, и в глазах стариков вспыхнуло благоговение, а в медовом взоре Гдлами — откровенная гордость, ибо перед ними стоял тхаонги, полубог, способный уладить спорные вопросы, лично переговорив с самим Txa-Онгуа. «Пусть будет так, как скажешь ты!» — в один голос уступили старейшины, и он сутки напролет провел инструктируя Н'харо, в котором не сомневался, и Мгамбу, которому доверял. Как и предвиделось, идеальным учеником оказался Убийца Леопардов, а Мгамбе пришлось удовольствоваться званием ефрейтора…

А потом была сельва, и фильм оказался не столь уж интересным. Во всяком случае, немного затянутым.

Выстроившись цепочкой, один за другим, как принято у охотников, вышли они из селения в пору, когда рассвет подумывал, а стоит ли начинать брезжить. Небо в то утро слезилось, хотя время больших дождей уже миновало и земля, непросохшая после обильных ливней, гулко чмокала под босыми ногами и чавкала под плетеными подошвами сандалий. И было довольно знобко. Но ни хмурое утро, ни угрюмые ущелья, с каждым шагом все гуще и гуще зарастающие лесом, не могли испортить Дмитрию этот день, день первой операции, возглавляемой непо-средственно лейтенантом Коршанским.

Вдыхая полной грудью удивительно чистый воздух, пьянящий не хуже «Хванчкары», распитой на двоих с Дедом в день его совершеннолетия, Дмитрий чувствовал себя как минимум Наполеоном, но еще не погрузневшим и разочарованным владыкой Европы, а юным, не знающим своего будущего оливковокожим генералом, встающим навстречу пулям со знаменем в руках на Арколь-ском мосту…

Временами, перенаполеонившись, он наступал на ноги Н'харо, идущему впереди, и тогда гигант смущенно улыбался предводителю, а нгуаб'дгге отвечал ему извиняющим кивком: все, мол, в порядке, ничего страшного, браток!

— Диойя, — негромко сказал Мгамба, осторожно коснувшись его плеча, и Дмитрий, все так же всхрапывая, смущенно заерзал на подстилке. Конечно, бывает…

Режиссер, поставивший фильм, решил добавить в сценарий, элементы комедии, и все бы ничего, если бы на роль главного комика не был избран землянин. Хотя, откровенно говоря, он и впрямь выглядел нелепо в сравнении с воинами, когда, обжигаемый обожающими взглядами, брел по тернистой лесной тропе!

А ведь поначалу думалось, что сельва, сквозь которую он шел в одиночку столько дней, стала знакомой ему и особых трудностей быть не должно…

Какое там! Оказывается, она умеет шутить так, что неведомые зрители, сидящие где-то в заоблачных высях перед экраном, наверняка покатываются от хохота.

Вот, скажем, выбоина! Ее не сразу заметишь. Она до краев заполнена гнилью, отторгнутой сельвой, поэтому кажется твердой. И люди дгаа проходят по ней так, словно она и на самом деле тверда. Трое, семеро, полтора десятка. Но не тот, кто должен подавать им пример! Не менее получаса, прервав движение, удивленные двали вытягивали своего предводителя из мерзко пахнущей трясины, и хорошо еще, что в глазах у них не было насмешки. Нет, один, кажется М'куто, шустрый и востроглазый, хихикнул все-таки, но кулак Мгамбы оказался быстр, а пятка Н'харо тверда…

После ему одному слышного хохота в зрительном зале пришлось из Наполеона переквалифицироваться в Чингачгука, рожденного в лесу. И Тха-Онгуа сжалился. Больше подобных казусов не было, тем паче, что предводитель из всех сил пытался шагать след в след, как воины дгаа. Но гаденыш-режиссер мог быть доволен, потому что ноги, словно сами по себе, спотыкались, скользили, проваливались. Дмитрий один производил столько шума, сколько небольшое кабанье стадо, спешащее к заветному водопою, и ему в первые часы было невыносимо стыдно перед бесшумно скользящими по тропе двали. Но юноши и не думали насмешничать. Уж они-то, в отличие от своего нгуаб'дгге, знали: только величайшим из воинов дано идти по сельве, никого не остерегаясь, предупреждая заранее обреченного врага о своем приходе…

Это было труднее всего, что довелось ему испытать, даже труднее бега на скорость по марафонской дистанции с полной выкладкой. Тогда можно было плюнуть на показатели и добраться до финиша даже и девятым из сорока, что, в сущности, тоже неплохо. А здесь в какой-то момент сил не осталось вовсе, и он шагал, усилием воли стараясьне выдать того, что уже не способен сделать ни шагу. Привычная тяжесть «дуплета» сделалась невыносимой, ремень — кто бы мог поверить? — натирал тренированное плечо, едкий пот заливал лицо. Он был сейчас для зрителей проклятого стереофильма тем самым несчастным недотепой, которого постоянно обливают помоями, надевают на голову торт и пинают в зад; такие эпизоды никогда не казались Дмитрию особо смешными, а с собою в этой роли он вообще не мог смириться. Единственно, о чем он мечтал в те часы, — поскорее встретить врага. Сколько угодно врагов. С автоматами, хоть с лучеметами, хоть с излучателями «Звяга». В любом случае, даже излучатели лучше этой пытки…