Сергей Чекмаев - Анафема

— Раньше у вас это получалось. Такая фамилия — Ковальская, вам ничего не говорит? Ира Ковальская?

Легостаев, казалось, побледнел еще больше.

— Какая… Ковальская…

— Ирина Ковальская, по-вашему — раба Ира, которую вы пытали 16 марта. Крики и стоны фигурируют в показаниях свидетелей, побои — в протоколе обследования места происшествия, заполненного капитаном Лисякиным. Его, правда, уволили из милиции за служебное несоответствие, но мы всегда можем вызвать его повесткой. А еще есть показания мастеров строительно-монтажной фирмы «Сизиф». Интересные, кстати, показания, Легостаев. Вам дадут их почитать.

— Это все ложь… ложь… они сами приходили ко мне, говорили, что не могут больше чувствовать себя бесполезными, что хотят наказания. Я не имел права им запретить, раба… Евгения и Ирина… они угрожали покончить с собой.

— Да ну?

— Они просили меня, сами просили… поверьте! Почему вы не верите мне? Я говорю правду! Что может сказать вам Евгения — ее уже выгнали один раз, из ВУЗа за аморальное поведение… Она не хотела учиться, хотела зарабатывать собой! И у нас принялась за старое. Хотела откупиться телом, требовала, чтобы я взял ее…

— Что-то вы запутались в показаниях, Легостаев. То у вас получается, что девушка просила наказать ее, а как теперь выясняется — она пыталась вам отдаться. Неувязочка. А били вы ее, наверное, за плохое поведение: ай-яй-яй, как не стыдно. Чтобы больше не повадно было. Да?

Пригнувшись, чтобы не задеть за притолку, в дверь вошел Савва. Бывший Наместник метнулся от него в сторону, глаза испуганно забегали.

— Девушка очнулась. Просит пить. Говорит, что ее зовут, — тут Савва с такой ненавистью посмотрел на Легостаева, что тот едва не потерял сознание, — раба Евгения.

— Женя, значит, — задумчиво сказал Чернышов. — Женечка. Что скажешь?

— Вроде в сознании. Отвечает вполне разумно. Савелий Корняков, или по-простому — Савва, работал вместе со Чернышевым уже полтора года. Бывший старший лейтенант ВДВ, во время второй чеченской кампании попал в плен к боевикам и едва не погиб под пытками. Сочтя его мертвым, боевики бросили Савелия на перевале и отступили в Панкисское ущелье. Раненый и обессилевший Корняков почти неделю полз по каким-то горным тропкам, пока не вышел к своим. В этот момент, как он сам рассказывал, узрел Божественную благодать и, поверив, что именно Господь вывел его, в походном храме на базе в Ханкале принял крещение. После увольнения в запас Савелий не раздумывая поступил на службу в Анафеме, здраво рассудив, что здесь он сможет сочетать свои боевые навыки и службу Господу. Чернышов знал, что протоиерей Адриан и старший исповедник — отец Сергий — постоянно ругают Савву за излишнюю горячность в стремлении «давить подонков». Адриан не раз одергивал Савелия, советуя ему прежде смирить свой гнев, а уж потом благословлял на служение. Вот и сейчас Корняков явно переборщил с Наместником, тот постоянно потирает руку, морщится от боли.

Бывший Наместник удивительно точно ухватил момент, пролепетал, обращаясь к Чернышеву:

— …мне бы в больницу надо… рука…

— Будет вам больница, Легостаев. Сейчас закончим все и поедем. Там и больница вас ждет, и койка персональная, и баланда на ужин.

«Хорошо, что Савва только вывихнул мерзавцу руку, а не сломал. Ведь мог же. От картины, что была здесь полчаса назад, немудрено с катушек съехать. Слава Богу, противодействия не ждали, табельное оружие в сейфе осталось. А то бы пристрелил ублюдка».

Но работником Корняков был хоть куда. Может, не слишком большой хитрости — Савелий всегда предпочитал действовать напрямик, — зато исполнительный и честный. Да к тому же по-своему мудрый — тридцатичетырехлетний старлей родился и вырос в деревне Окаемово Владимирской области и в избытке обладал тем, что принято называть крестьянской смекалкой. А в силовом противостоянии Корняков был просто незаменим. Немалая физическая сила, выносливость, да к тому же — специальная десантная подготовка… В общем, грозный боец.

— Савва, отведи пока этого, — Чернышов кивнул в сторону дрожащего Наместника, — вниз, посади в машину. Пусть подумает о своей судьбе.

Корняков схватил арестованного за плечо, одним движением вздернул на ноги.

— Только не сломай ему ничего по дороге. И накинь что-нибудь.

— А может, наоборот? — спросил Савва. — В таком виде провести? Чтобы все его увидели. Прямо так, в труснике, жалкого и дрожащего.

— Бесполезно. Сейчас они скорее тебе в морду вцепятся за то, что ты их любимого Наместника мучаешь. Запись есть, признание есть — потом покажем. А пока все-таки накинь на него какую-нибудь тряпку.

— В соседней комнате расфуфыренная ряса валяется, в золоте вся. Может, ее?

— Нет, не стоит. В таком виде он для своих Обращенных мучеником запомнится. Не пойдет. Вон, смотри, в углу балахон грязный. Его и возьми.

Легостаев поник. Та же самая одежда, с черной перевязью Вечной Истины, в которой он вчера разговаривал с рабой Евгенией! Какая ирония! По его учению выходит, что арест и уничтожение его надежд — это и есть Вечная Истина?!

— И возвращайся, — добавил Артем. — Поговорим с девушкой.

Разговор не получался. Чернышов, в общем, к чему-то подобному привык, но настолько яростное нежелание сотрудничать даже он видел впервые. Женя просто не шла на контакт. Не хотела.

— …нет, ничего не знаю.

— …не могу сказать, сама не видела. В конце концов, Савва не выдержал:

— Милая, когда мы вошли, твой любимый Наместник хлестал тебя, как погонщик лошадь. Он тебя пытал, понимаешь? Ты и сейчас скажешь, что «сама не видела»? Да у тебя вся спина в шрамах!

Женя недоуменно подняла голову.

— Вы что, с ума сошли? Какие пытки? Какие шрамы?

— Вот эти. — Чернышов бросил перед ней на стол несколько фотографий. Хорошо оператор прихватил с собой цифровую камеру, а в штабной машине успели напечатать десяток снимков. Впрочем, и такие доказательства на девушку впечатления не произвели.

Спину на фотографии целиком покрывали знакомые рубцы, боль от которых так сладостно жгла сейчас Женю. Она неосознанно вывернула шею, попыталась разглядеть себя в зеркало.

— Это я?

— Вы. У нас есть медицинское заключение. Врач, который приводил вас в чувство, на самом деле — медик-криминалист. Он составил протокол снятия побоев.

— Чего? Побоев? Да вы не понимаете! — выкрикнула она и вдруг, словно поняв что-то, густо покраснела. — Это не то, что вы думаете. Понимаете, я… ну, я ничего не делала для сестер. Я не служила Предвечному, как надо. Мне нужно было попросить у Него прощения, покаяться… Понимаете? Иначе… иначе меня бы выгнали из семьи, потому что я никчемная, ненужная… Потому что я обуза!

По лицу девушки потекли слезы. Она всхлипывала, дрожала, но продолжала говорить. Слова лились из нее бесконечным потоком.