Юрий Брайдер - Дисбат

Лишь один-единственный мотылек — не очень крупный и не очень яркий — смело устремился к костру.

— Привет! — крикнул он. — Давненько ты нас не навещал.

— Ну почему же? — ответил Синяков. — И двух дней не прошло.

— То, что у вас два дня длится, у нас может быть целой вечностью.

— Вот чего не знал, того не знал… А ты никак соскучился по мне?

— Еще бы! — воскликнул дух-покровитель. От его прежнего скептического отношения к Синякову не осталось и следа.

— Раньше за тобой этого не замечалось.

— Раньше и ты на меня внимания не обращал. А мы ведь во многом как люди. Любим тех, кто нас любит. Тем более что ты меня, считай, спас.

— Каким, интересно, образом? — удивился Синяков.

— Своей кровью. Я как раз попал в одну очень неприятную передрягу и уже начал отчаиваться, а тут ты пришел на помощь.

— И капля крови спасла тебя?

— Пойми, дело тут не в количестве, а в принципе. Глоток воды не спасет умирающего от жажды, но даст ему силы доползти до ближайшего источника.

Мотылек порхал так близко от огня, что Синяков даже забеспокоился.

— Осторожней, не обожгись, — предупредил он.

— Это просто невозможно. Неужели ты и впрямь считаешь себя костром?

— Да ну тебя… — обиделся Синяков, очень довольный своим нынешним образом. — Никак не могу привыкнуть к вашим заморочкам.

— И не привыкай. Для этого надо здесь родиться. Да и не следует тебе слишком часто посещать нижний мир. У некоторых потом шизофрения случается. Лучше я сам тебя буду навещать .

— Только предупреждай заранее. А не то я и мухи убить не посмею. Вдруг это окажешься ты?

— Зачем же мне тебя в образе мухи навещать? Я ведь тебя люблю. По-настоящему. И хочу, чтобы ты тоже меня любил.

— В каком смысле? — осторожно поинтересовался Синяков, заподозривший что-то неладное. — Как я должен любить тебя?

— Как мужчина женщину, — с обескураживающей прямотой заявил мотылек, размером своим не превышающий этикетку от спичечной коробки.

— А разве ты женщина? — Не будь Синяков сейчас пламенем, он бы обязательно покраснел.

— Если ты мужчина, я буду женщиной. И наоборот. Однополой любви мы, духи, не признаем… Кстати, а где та красавица, которая сопровождала тебя в прошлый раз?

— Красавица? Хм… — Синяков удивился, однако спорить не стал. — Я и сам не знаю. Сюда мы вместе собирались, но потом я ее из виду потерял.

— Вот так кавалер! Ну тогда лети обратно, ищи ее. Никогда нельзя терять из виду тех, кто тебе дорог.

Синяков и рта не успел открыть, чтобы возразить (если только такое выражение уместно по отношению к ярко полыхавшему костру), как превратился в нечто, похожее на комету, и помчался обратным маршрутом, все увеличивая и увеличивая скорость.

И что интересно, мотылек, не отставая, летел рядом. Его размеры росли на глазах, а сам он, оставаясь по-прежнему грациозным (чужеродно-грациозным), мало-помалу приобретал сходство с человеком.

Падая обратно в постель, застеленную серенькой ситцевой простыней. Синяков в первое мгновение испугался, что станет причиной еще одного нешуточного пожара, и, только увидев босые ступни своих ног (перед путешествием в нижний мир он не удосужился надеть носки), понял, что прибыл обратно не огненным дождем, а обычным человеком из крови и плоти, даже без признака ожогов.

Вот только потолок в квартире слегка закоптился да явственно пахло паленым, но это могли быть результаты горения шаманского порошка.

Дашка, как будто бы давно ожидавшая его, вскрикнула: «Я люблю тебя!» (голос был ее, но интонация — чужой) и как бешеная кошка набросилась на Синякова, не готового ни к отпору, ни к содействию. Конечно, человек, пребывающий в такой степени экстаза, не очень обращает внимание на свою внешность, однако Синякова поразило, как похорошела Дашка за время их краткого расставания.

А ведь ничего-то в ней вроде не изменилось! Она не стала ни круглей, ни фигуристей, но это было уже совсем другое существо — не бледная ехидная пацанка с сопливым носом, нечесаными патлами и плоской грудью, а обольстительная в своей свежести девушка, вот-вот готовая превратиться в пленительную женщину, полураскрывшийся бутон, притягательный не красотой, а обещанием этой красоты.

Сознание у Синякова вновь поплыло, но уже совсем по другой причине, чем раньше.

Он забыл все! Забыл, что еще совсем недавно считал себя старым, заезженным конем, справедливо выбракованным из табуна и продолжающим влачить тяжкий воз жизни только из чувства безысходной отцовской любви. Забыл все свои любовные неудачи, все свое презрение к женскому полу в целом и недоверие к каждой его представительнице в частности. Забыл стойкое нежелание обременять себя лишними человеческими узами, рождающимися из любви и дружбы.

То, что случилось сейчас, было как в первый раз. С плеч долой свалился груз прожитых лет, исчезли хвори, пропала неизбывная, забубенная тоска. Но кое-что и вернулось — например, желание любить и уверенность в собственных силах.

— Что вы сделали со мной? — простонала Дашка, измятая куда больше, чем их многострадальная постель.

— Что ты сделала со мной? — тихо засмеялся Синяков, отыскивая своей рукой ее руку.

Оба были совершенно обессилены, и оба глубоко переживали случившееся, хотя и по-разному. Дашка оплакивала свою девственность, столь же обязательную для ведьмы, как и для древнеримской жрицы, а Синяков ужасался открывшейся перед ним перспективе.

Он ясно понимал, что занимался сейчас любовью отнюдь не с Дашкой, а с вселившимся в ее тело сладострастным и любвеобильным духом, уже успевшим благополучно смыться в свой чертов мирок, в котором концы никогда не сходятся с концами, мотыльки могут запросто разговаривать с огнем, а правда превращается в ложь с такой же легкостью, как вода в пар.

Все это было так, и со всем этим можно было смириться, но тех немногих минут, когда они страстно и самозабвенно ласкали друг друга, вполне хватило Си-някову, чтобы по уши влюбиться в худенькую, странную девчонку, из репейника вдруг превратившуюся в лилию. Да, он любил и в то же время понимал, что на ответное чувство вряд ли может рассчитывать.

— Прости, — Синяков тихонечко сжал ее руку, еще недавно горячую, ищущую, сильную, а сейчас холодную и безвольную, как у умирающей. — Я виноват перед тобой… и я не виноват. Это какое-то колдовство.

— Вы не виноваты, — прошептала она. — Я ведь ведьма и легко могла отпугнуть вас… А тут не получилось… Жалко… Если верить слухам, я должна утратить свои способности… Стать такой же, как все…

— Ты не такая, как все, — мягко возразил он. — Ты стала прекрасной. Посмотри на себя в зеркало.

— Где тут, к черту, найдешь это зеркало… Дашка встала, пошатываясь подошла к черному, ночному окну и уставилась в его уцелевшую половинку. Она долго изучала свое лицо, поворачиваясь к стеклу то в профиль, то в фас, взбивала волосы, приглаживала брови, а потом грустно сказала: