Игорь Ревва - Испытательный срок

Прыжок разжал пальцы, и угли с тихим звуком упали на пол. Прыжок посмотрел на свою ладонь — ни следов от ожогов, ни даже крошки пепла не осталось на ней. Словно кожа руки не принимала ничего, могущего ей повредить или даже испачкать.

По стенам зала шли колонны — темно-красный цвет причудливых переплетений языков пламени. Лепестки огня казались живыми существами, они не трепетали, подобно огню костра, а слабо шевелились, будто листья на ветерке. Меж этими колоннами располагались двери — вспыхивающие светло-красными огнями плавные линии, застывшие на полпути к взрыву вспышки.

— Располагайтесь! — пригласила Мархаэоль. — Выбирайте любые комнаты. Если что-то понадобится — просто обратитесь к слугам. Они будут вам подчиняться так же, как и мне.

Затем Мархаэоль обернулась к Прыжку и посмотрела ему в глаза.

— Пойдем, — тихо произнесла она, опуская руку ему на плечо.

Прыжок кивнул и невольно посмотрел на остальных. Но все сделали вид, будто заняты разглядыванием зала.

Мархаэоль мягко, но настойчиво потянула Прыжка за руку. И Прыжок послушно пошел за ней.

— Не знаю, как вы, — заявил вдруг Коновалов, — а я хочу побыть один! Достало меня все, честно говоря...

— Может быть, нам не следует разделяться? — проговорил Колобок.

— Да пошел ты! — непонятно почему возмутился Коновалов. — У Макса мы тоже все в одной комнате торчали — и чего?

— Может быть, — задумчиво сказала Катя, — потому мы еще и живы?

— Иди на фиг! — заявил Коновалов. — Не ты здесь командуешь! У меня есть командир! Эллина!.. Эллина, мать твою!!!

— А? Что? — Эллина обернулась. На губах ее блуждала растерянная улыбка.

— Я говорю, что можем разойтись по комнатам, — сказал Коновалов.

— А... Ну да... — пожала плечами Эллина. — Можем...

— Эллина! — Колобок нахмурился. — Лучше нам всем сейчас быть вместе!

— Ну, можно и вместе... — рассеянно ответила Эллина и опять улыбнулась.

— А, пошли вы все... — буркнул Коновалов и направился к двери в самом дальнем конце зала.

Колобок, Катя и Маркулий проводили его взглядом. Эллина же, казалось, даже не обратила внимания ни на слова Коновалова, ни на его уход.

— Ладно, — вздохнула Катя. — Пусть идет. А мы все...

— Я бы тоже предпочел остаться в одиночестве, — неожиданно заявил Маркулий. — Мне нужно очень о многом подумать...

— А зачем нам всем скопом в одной комнате торчать? — заявила Эллина.

— Колобок... — Катя посмотрела на него.

Колобок пожал плечами и тяжело вздохнул.

Комната словно сотканный из огня кокон. Мягкие изгибы пылающих стен, переливы лениво тлеющих сполохов пламени. Под ногами — рдеющая поверхность, напоминающая расплавленный металл. В центре комнаты — громадный огненный цветок, раскинувший свои лепестки. Мархаэоль садится на него и с улыбкой смотрит на Прыжка.

— Иди сюда, — говорит она.

Прыжок делает несмелый шаг. Мархаэоль берет его за руку, притягивает к себе и почти заставляет сесть рядом.

— Не бойся, — шепчет она. — Ты со мной. Значит, тебе ничего не грозит...

Пылающие стены начинают меркнуть. Ярко-алый свет тускнеет, постепенно становится багровым. И вот уже почти полная темнота окружает их. Лишь слабо заметные темно-красные переливы стен напоминают о том, что здесь — одна из комнат дворца Мархаэоль.

— Я подарю тебе то, о чем ты даже и не помышляешь. — Шепот Мархаэоль был громким, он как будто даже отражался эхом от стен, взлетал к потемневшему потолку, опадал вниз, подобно легкому снегу.

Прыжок ощутил на своей щеке тепло ее губ. Сил сопротивляться больше не было. Да и не нужно было сопротивление...

...Боль.

Сильная боль.

Очень.

Словно каждая косточка тела пылает невыносимо жарким огнем. Иссыхает, делается хрупкой, крошась и превращаясь в мелкую пыль, вызывая невыносимую боль.

Каждая частичка кожи вспыхивает в пламени, трещит в огне, сворачивается хрупкими лепестками, чтобы в следующий миг вздрогнуть от лютого холода, превратиться в трескающуюся ледышку, больно рвущую плоть.

Невозможно вздохнуть. Стоит лишь приоткрыть рот, и внутренности выжигает врывающийся сквозь обугливающиеся губы огонь.

Капли крови проступают сквозь поры кожи, чтобы мгновенно заледенеть, сделаться хрупкими — до боли, до отчаяния. И обратиться в невесомый пар, зашипев, растаять, оставив после себя чернеющие пятна ожогов.

Глаза вскипают, спекаются в два распухающих сгустка, разрывая болью обезумевший мозг.

Захлебывающийся крик, выворачивающий наизнанку сожженные внутренности. Хриплый вздох, который невозможно завершить. И боль.

Много боли.

Очень много.

Очень...

Прыжок дернулся и сел. Сердце его бешено колотилось, лоб покрылся холодным потом, руки дрожали, по всему телу пробегали волны озноба.

Губы ловят воздух, упиваются им — таким свежим, необъяснимо приятным.

И приходит ощущение счастья — оттого, что жив. Оттого, что можешь дышать, видеть, ощущать что-то, кроме невыносимой боли, кажущейся сейчас уже кошмарным сном.

Боль почти не ощущается, она очень быстро отступает, тает, не оставляя по себе никакого воспоминания. Лишь облегчение, счастье и желание глубоко вздохнуть, с шумом выдохнуть и рухнуть на прохладную постель. Ощутив кожей прикосновение мягкой и ласковой поверхности, а не раскаленный воздух.

— Что ты, Толик?..

Ласковый голос, полный доброты и нежности. Так не вяжущийся с тем, что только что довелось испытать.

Прыжок вздрагивает. Но сил уже нет ни на что. И он расслабленно ложится на спину, закидывает руки за голову и блаженно закрывает глаза.

— Тебе хорошо?

— Да...

— Тебе понравилось?

— Что?

— Это ощущение?

В голосе чувствуется улыбка.

Прыжок молчит. Он не понимает, что хочет сказать Мархаэоль. Но она ждет ответа, и тишина, царящая здесь, напрягается, сжимается...

— Больно было, — непослушными губами выдавливает из себя Прыжок.

— Да, — соглашается Мархаэоль. — А потом? Момент, когда боль отступает, когда она перестает быть? Разве это не прекрасно? Избавление от мучений, от страданий — чего можно желать еще больше?..

— На фиг, — бормочет Прыжок. — С таким же успехом я могу руку себе отрезать. А потом балдеть оттого, что рана заживает...

— Это не одно и то же, — возражает Мархаэоль. — Га боль — долгая и несильная. И проходит она медленно. Гораздо медленнее, чем... — Она замолкает, пальцы ее скользят по груди Прыжка.

— Нет, — мотает он головой. — Не сердись, но — нет. Может быть, тебе так и нравится, но мне — нет...

— Ты не понимаешь, — шепчет Мархаэоль. — В избавлении от боли — высшее наслаждение. Согласись, ты ведь никогда еще не был так счастлив?..

Прыжок молчит.

Что правда, то правда. Настолько сильно счастлив он никогда еще не был. Да и как можно не радоваться тому, что остался жив? Тем более что никакой надежды уже не оставалось. И смерть в тот момент была самым желанным, единственно возможным избавлением от боли.