Александр Золотько - Последняя крепость Земли

Ильин принял бы это спокойно, как должное. Прыгнул бы, не задумываясь. Но Старший настаивал, что тех, кого используешь, нужно если не уважать, то хотя бы жалеть.

Майор прыгнул, пролетел десять метров до включенного кольца…

…Пол фургона был твердый. Металл, покрытый рубчатой резиной. И, похоже, водитель особо не следил за чистотой и порядком. Ильин чихнул, встал с пола и отряхнулся.

Прошел к двери, толкнул. Дверь открылась. Ни цветов, ни оркестра. Вернулся человек из космоса, а никому до этого нет дела, подумал Ильин. И правильно. Нечего тут фигней заниматься, нужно найти Грифа. А потом уж…

Фургон стоял в лесу. На поляне, возле самых деревьев. Водителя видно не было. Он, пригнав машину сюда, ушел, захватив спальный мешок, метров на двести в сторону. Его предупредили, что пойдет много народу, что все займет часа четыре, так что водитель вполне мог поспать. Он всю ночь сидел за рулем и устал.

Водитель расстелил спальник под деревом и сразу уснул. Он не видел, как низко, над самыми верхушками деревьев, прошла торпеда. Потом еще одна. И еще. Или это возвращалась одна и та же – практически невозможно отличить одну торпеду от другой. Одинаковые серо-зеленые огурцы, пятнадцать метров в длину.

Говорят, они похожи на корабли Братьев.

Как уменьшенная модель.

Ильин сравнить не мог: он не видел кораблей Братьев. И не особенно рвался.

Он спустился по лесенке из фургона и, не слишком торопясь, подошел к торпеде, лежащей посреди поляны. Хорошо, что его предупредили заранее. Сказали, что именно будет его транспортным средством. Иначе…

Ильин остановился перед люком… перед тем местом, которое ему показалось люком. Круг диаметром в полтора метра, чуть более светлого цвета, чем вся поверхность. Протянул руку, но к торпеде не притронулся.

Круг действительно оказался люком – сдвинулся вовнутрь и в сторону, открывая проход.

Ильин оглянулся на фургон, пригладил волосы и вошел в торпеду.

Люк закрылся. Торпеда всплыла над деревьями. Развернулась. И стремительно ушла к горизонту.

Касеев открыл глаза. Они уже не болели. И не чесались. Они только смотрели и ничего больше – как и положено нормальным, здоровым глазам.

Хорошо, подумал Касеев.

– Как самочувствие? – спросил Генрих Францевич.

Оператор сидел на своей кровати, одетый в свою неизменную жилетку и держа на коленях кофр.

– Нормально, – ответил Касеев, рассматривая Пфайфера несколько удивленно. – Что это вы?..

– Ничего. Сижу. Жду команды. Вот, на вас смотрю. Попытался было выйти прогуляться – хренушки. Дверь закрыта. Я, естественно, немного разозлился, попытался выразить свое разочарование нашему доктору. С тем же овощным результатом.

– Каким результатом? – не понял Касеев.

– С хреновым, – пояснил Пфайфер. – Ни ответа, ни привета. Стучать в двери я не стал. Вы так сладко спали… А кроме того, двери в этом заведении, как нам вчера объяснили, надежные. Вот, сидел и ждал вашего пробуждения.

Касеев потер лицо руками, помотал головой, прогоняя сон, встал, оделся. Умылся. Сходил в туалет.

Перехватчики сбили первый вертолет. Чужекрысы ворвались в смятую кабину. Пилот закричал.

Пфайфер молча сидел на кровати.

Касеев сел на свою.

Второй вертолет вспыхнул, пошел к земле. Взорвался, не долетев до кустарника всего метр.

– И? – спросил Касеев у оператора.

– Вот именно, – ответил оператор. – Кричать, я полагаю, бессмысленно.

– К воротам! – крикнул Мараев.

Аппаратура, если судить по огонькам индикаторов, в палате работала. Ну, или была готова это делать. Система вентиляции работала.

– Что бы это могло значить? – спросил Касеев.

– Что бы это могло значить? – спросил Пфайфер.

Касеев тяжело вздохнул.

Горела степь. Горели чужекрысы. Горели рельсы. Перехватчик испарился. Вертолет швырнуло в сторону, как смятую бумажку. Горящую смятую бумажку. Листок пепла.

– Вам это кажется смешным? – спросил Касеев.

– Мне это кажется странным. И меня это немного бесит. Так же как, наверное, и вас. Но я не лезу к вам с идиотскими вопросами. И, на всякий случай, не лезу к вам с идиотскими предположениями. – Пфайфер чуть повысил голос, самую малость, как намек на возможный крик: – Я сижу вот и молча жду. Уже почти два часа.

– Извините. – Касеев поправил подушку на своей кровати. – У меня такое в первый раз…

– Тогда попросите их быть с вами нежными.

Они помолчали.

– Сколько сейчас времени? – спросил Касеев. Пфайфер молча открыл кофр, посмотрел на индикатор:

– Восемь ноль семнадцать.

Выстрелом «блеска» выжгло весь перрон. Бетон покрылся сетью трещин. Сканеры, датчики, система оповещения, объявления на стенах, схема Клиники и распоряжения администрации, пластиковые скамейки, два блока огневой поддержки, пять человек в серых боекостюмах, стоявшие возле ворот, – все исчезло в краткий миг.

Вспышка – шелест, шепот, вскрик, хруст бетона – крик. Шестой боец, старший группы, стоял в глубине ангара, возле двери. Боекостюм выполнил свое назначение – спас жизнь человеку. Продлил ее на целых семь секунд. Ровно на столько, что человек смог почувствовать боль и понять, что его убивают… убили… что он еще кричит, но на самом деле – мертв.

Это очень больно, когда пластик боекостюма сплавляется с человеческой плотью.

– Внимание, пожарная тревога! – прозвучало из динамика под потолком.

Голос был женский, но безжизненный. Как у вокзального диспетчера или у голосового компьютерного синтезатора.

– Просьба ко всем… – Голос прервался.

Пфайфер посмотрел в сторону динамика.

– Пожар? – спросил Касеев, посмотрел на Генриха Францевича и замолчал.

Что тут спрашивать? Тут их или сейчас вместе со всеми будут эвакуировать, или оставят на месте, пока пожар так или иначе закончится. Либо его погасят, либо он погаснет сам, выгорит.

– Как полагаете, почему выключилось предупреждение? – не удержался все-таки Касеев. – Его выключили за ненадобностью или сгорело то, что воспроизводило?

– А вам как больше нравится? – поинтересовался Пфайфер. – Похоже, первое. Иначе все бы уже отключилось…

Освещение мигнуло, шум вентилятора прервался. Секунда. Еще секунда.

В палате стало темно.

Пфайфер вскочил с кровати и бросился к двери, налетел на стул, споткнулся, но удержался на ногах и успел хлопнуть рукой по дверной ручке до того, как свет зажегся снова.

– Старый я, – пожаловался Генрих Францевич, прислоняясь к стене. – И даже больной. Но не дурак. А местные жители не очень садисты.

– Почему?

– Понимаете, с этими электронными замками никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Секундочку… – Генрих Францевич наклонился, держась за правый бок, несколько раз вздохнул. – Иногда замки настраиваются таким образом, что при выключении электричества их невозможно открыть. А иногда, как в нашем случае…