Николай Буянов - Опрокинутый купол

– Ты понимаешь что-нибудь?

– Да, – выдохнул я, смирившись. – Гарик, слушай внимательно. Если не дозвонюсь до Славки… В общем, передай ему: убийца не стрелял из арбалета. Он не выходил из кинозала и не возвращался туда. Он вошел снаружи, из коридора (Вайнцман и Машенька Куггель видели силуэт в дверях), и ударил Глеба стрелой, как кинжалом, подойдя сзади, и оставил на полу несколько капелек воды – единственный след, своего рода визитную карточку.

– Но…

– Поэтому мы не нашли его следов за экраном и его не ослепил луч проектора. Поэтому он целился в горло, а не в сердце: боялся, что не хватит сил пробить грудную клетку. Поэтому (пришла запоздалая догадка) создалось впечатление невозможного: будто стрела, преодолев всего несколько метров, ударила несильно, словно на излете. И, наконец, поэтому перчатки убийцы действительно были мокрые – но не от растаявшего снега.

Я знал все – и не мог открыться никому, даже другу и соратнику Славе Комиссарову. Легче было самому сознаться: да, это я убил – сначала экстрасенса, потом Владимира Шуйцева, пожелавшего взять от жизни все («не в материальном плане, а скорее в эмоциональном, заглушив одни переживания другими»), потом – именно в такой последовательности! – собственного брата, которого я любил и который, можно сказать, заменил мне отца (тот бросил нас почти сразу после моего рождения). Мне не поверят – я выложу факты, те, что выложил Гарику Варданяну, небольшими шероховатостями можно пренебречь…

А потом, попрощавшись с недоумевающим Гариком, я снова поднял трубку и набрал номер. Я молил всех богов, чтобы трубку снял именно тот, кто был необходим. И боги вняли моим молитвам.

– Алло, – услышал я голос.

– Это я.

– А, опять. Что, возникли новые вопросы?

– Скорее, ответы. Я подозревал Шуйцева в убийстве Глеба – и ошибся. На самом деле Владимир не убивал ни моего брата, ни себя. Левша не станет стрелять себе в правый висок. Его застрелил тот, кто заказал ему поддельный документ. Кому было необходимо изменить текст древней легенды – чтобы никто не узнал, даже спустя восемь веков, какая судьба на самом деле постигла город Житнев. Чтобы мой брат своим фильмом подтвердил чью-то выдумку… Но речь сейчас не об этом.

– Вы меня заинтриговали. А как же видеокассеты?

– Их Шуйцеву подбросили. В действительности убийце нужна была одна-единственная кассета: та, которую Бронцев записал накануне своей смерти. Остальные три были украдены для отвода глаз, чтобы создать ложный след. И я был так увлечен им, что чуть было не прошел мимо настоящей улики, которую преступник не заметил.

– Бархатной ленточки? – с иронией спросил собеседник.

– Нет. И я убедился только недавно, посмотрев на вашу фотографию, на стене в прихожей.

– Вы с ума сошли? – холодно поинтересовался он.

– Прощайте.

Короткие гудки. Он недоуменно повертел трубку в руке и положил на рычаг. Тени в гостиной переместились – серый свободный халат с крученым пояском мельком отразился в трельяже, словно большая серая птица прошелестела крыльями, и звякнул в буфете графинчик из тонкого стекла.

– Кто это был?

– Борис Анченко. Следователь.

– Что ему было нужно?

Он в раздумье сцепил руки на коленях.

– Бред какой-то. Фотография на стене… Я смотрю на нее уже десять лет и только сейчас понял, до чего она невыносима.

– Сам ты невыносим (однако интонации в голосе были скорее ласковыми).

– Я – это я, – несколько нелогично сказал он и толкнул руками хромированные обода колес.

Ложный след. Слишком много ложных следов между, вперемешку с остальными, неупомянутыми следами и событиями, которые тем не менее отложились где-то в памяти, в подсознании… Вспомнилось: а ведь сегодня девять дней. Душа умершего (сразу двух умерших) окончательно покидает все и всех в этом мире, предоставляя мучиться дальше кому сколько отмерено…

Он невольно прижал левый локоть к подмышке – захотелось ощутить твердую тяжесть оружия в наплечной кобуре. Это чувство – вооруженность (незнающий не поймет) – породило неожиданную мысль, как высшее откровение: пути назад нет. Минутой раньше он был близок к тому, чтобы развернуть машину и уйти, уехать без борьбы и без позора, утешая себя:

«Я сделал все, что мог, я не стал предателем, хотя НЕ предать в таких обстоятельствах невозможно. Вопрос только в том, кого именно. Я не позвонил Славе Комиссарову (хотя формально был обязан), скрыл от следствия одну из важных улик – ту, которая сейчас покоилась в кобуре под мышкой… Господи, – молил он, вознося очи к небу, – пойми меня и прости». Однако Господь молчал.

Всю дорогу в машине – от дома, через проспект Маркса (промелькнуло здание музея с одиноким огоньком в окошке: не спится, Вадим Федорович?), через жутковатый перекресток возле ресторана «Север» и умолкнувшего до завтра Центрального рынка, через арку проходного двора в «декадентском» доме (Якорный переулок, 20) – в голове билась главная мысль этих дней: почему я не оставил все как есть? Почему не позволил основному подозреваемому взять на себя вину – в конце концов, Владимир действительно был виновен определенным образом… К тому же – главное – он был мертв и земному суду не подлежал… Зачем нужен был разговор с Романом, скучающим инвалидом с опаленной душой и исковерканным мироощущением (а не связывался бы с Черным магом), который, на мою беду, все расставил по своим местам? Преступник найден, следствие завершено– и черт с ним!

Вот зачем: это способ если не спастись, то забыться. Искупить чужой (свой!) грех.

Под арку Борис въезжать не стал. Оставил машину у соседнего дома, прошел в ворота, к черной лестнице, ощущая промозглую сырость весенних сумерек. Лампочка, конечно, не горела… впрочем, ее вообще не было. Сейчас это играло на руку. Он бесшумно поднялся на один пролет выше нужного этажа, присел на ступеньку возле перил, чтобы видеть входную дверь, и принялся ждать.

Неожиданно щиколотки коснулось что-то урчащее, мягкое… На миг показалось: крыса! Бориса передернуло, но в следующий миг он сообразил, что это кот почившего «ведуна». Вот куда он, оказывается, пропал. То-то экономка убивалась… Феликс меж тем прыгнул на колени, улегся основательно, по-хозяйски, и замурлыкал, прищурив огромные фосфоресцирующие глаза. Борис улыбнулся ему: вдвоем ждать было не так мучительно.

Самое удивительное – дом оказался полон звуков. Три смерти за неполных две недели, а жизнь берет свое: за одной дверью Куин, женщина-врач, только что узнала, что ее психоаналитик на самом деле спит с ее дочерью, выясняя между любовными ласками, сколько процентов акций принадлежит ее деду, который вовсе не дед, так как тридцать лет назад в родильном доме няня по ошибке поменяла детей в соседних люльках и узнать, кто есть кто, можно только по родимому пятну, которое дедушка опознать не может в силу развитого старческого маразма. За другой дверью что-то шипело, распространяя запах прогорклого масла, и детский голос громко не желал спать («А почему Вовке можно, а мне…» – «Он старше». – «Ну и что! А мультики для маленьких!» – «Я сказала, в кровать!»). За третьей…