Николай Басов - Тотальное преследование

В основном этот исключительный курс включал в себя космоплавание. То есть сначала, насколько Том мог уразуметь, его нагрузили знанием устройства космических кораблей от мелких, словно истребители времен человеческих войн, до здоровенных кораблей-маток, которые могли перетаскивать десятки этих самых истребителей. Еще имелись корабли классов «корвет», «фрегат», «крейсер», «тяжелый крейсер» и очень мощных машин, которым иного названия, кроме как «дредноут», придумать было невозможно. Но про себя Том называл их «броненосцами». Что-то в этих чрезмерно мощных и отлично оснащенных машинах было именно от старинных броненосцев, тем более что название «линкор» к ним не подходило. Линейной тактики в сражениях эти корабли определенно не придерживались.

Еще Извекова нагрузили устройством разного класса торговых межзвездных кораблей, транспортов, быстрых и легких посыльных судов, довольно вычурных пассажирских лайнеров, разного рода баз и станций, которые могли служить для ремонта кораблей или для обеспечения этих кораблей расходуемыми ресурсами в открытом и даже в глубоком космосе. Помимо устройства, Том получил также теорию звездоплавания, и тут выяснилось, что космос – это не прозрачная бездна, как думали прежде люди. Пространство оказалось очень сложным, но все эти машины позволяли передвигаться по космосу с ошеломительными скоростями и возможностями маневрирования, при которых, насколько понимал Том, эйнштейновское ограничение скоростью света уже не существовало. Он не раз и не два натыкался на какие-то намеки об этом, хотя подробно ему эти идеи не излагались.

Что Извекова заинтересовало больше всего, так это способность двигателей кораблей использовать энергию пространства. Оказалось, что это возможно, что именно пространство, а вовсе не материя, может предложить при некоторых условиях неограниченные запасы энергии. Тут Том уже не все понимал, потому что в этих выкладках было слишком много математики, а иногда всплывали отсылки на такие базовые принципы, о которых он не имел никакого понятия.

Но устройство этих машин, толкающих корабли по межзвездным путям, было любопытным. Том даже занялся их более подробным осмыслениям, то есть по вечерам, вместо того чтобы отдыхать за шахматами, он вспоминал, что ему загрузили, и пытался поскорее перегнать это все в осознаваемое знание, элементами которого он мог бы оперировать, а не слепо следовать вложенным в него схемам, что при лодировании, как он уже знал, у других «пациентов» довольно часто происходило.

Еще Извекова изрядно заинтересовала космонавигация. Она оказалась трех видов – планетарной, околозвездной и межзвездной. Движение в планетарных условиях почти не использовало возможность получения энергии из пространства, потому что нарушало некую сложную среду, окутывающую каждую из планет. Межзвездный перелет требовал разгонов со «сжиганием» пространства, причем тут были какие-то «плеши», в которых резко падало потребление энергии, и были «сгущения», в которых падала скорость корабля, словно у пули, попавшей в воду.

Но самой сложной была околозвездная навигация, главным образом, из-за огромных гравитационных нагрузок на корабль, солнечного ветра и даже, как понял Извеков, хотя и не сразу, из-за довольно сложной картины так называемых течений пространства. В целом это действительно напоминало сложности обычной навигации у берегов – то ли от приливно-отливных перемещений воды, то ли из-за разной плотности соленой и опресненной реками воды, то ли из-за направления потоков, задаваемых водосбросом. Аналогия эта не показалась Тому удачной, но всякие критические соображения он в себе задавил просто потому, что, скорее всего, никогда с этим в реальности не столкнется.

Еще он довольно много сведений получил об устройстве орудий, которыми корабли были вооружены, о системах жизнеобеспечения, о развитии внутрикорабельной микробиологии, что при дальних походах больших межзвездных кораблей, длящихся столетиями, происходило почти повсеместно. Настолько, что любой корабль перед большой космической станцией первым делом принимала именно карантинная служба, которая могла среди прочих мер наложить запрет на контакты с кораблем, каким бы ценным или необходимым ни был его груз.

Извеков так увлекся этими новыми для человека его уровня образования знаниями, что даже растерялся, когда однажды вечером Вера ему сказала, что его куда-то переселяют от нее и она остается в одиночестве. Вера плакала, а Том не понимал ее настроения – она вообще в последнее время стала какой-то… плаксивой. И хотя Том пробовал ее утешать, получалось у него неискренне. Все это было предсказуемо, еще когда она к нему переселялась, так что же теперь по этому поводу переживать?

Гораздо любопытнее было то, что при известии о его скором переселении неизвестно куда Извеков вдруг почувствовал, что в этом изменении уже сложившегося пребывания в пансионате скрыта какая-то угроза. Что это была за угроза и что могло с ним случиться, он не понимал, но надеялся разобраться, когда придет время, а возможно, догадаться тем таинственным образом, каким он узнавал теперь многое о мире, – посредством озарения. Но в том, что это непременно нужно сделать, Том не сомневался, почти так же, как не сомневался и в том, что догадка его будет, скорее всего, неожиданной, но верной.

На этот раз загрузка была очень сильной. Том даже корчился сдержанно – научился не выражать чрезмерно того, что испытывал. Но все же подумал, что у этой машинки есть какая-то другая, более высокая скорость заливки, чем пресловутая тройная. И лишь потом понял, что дело не в этом, все проще и… сложнее, как бывает почти всегда.

Оказывается, сестра на этот раз вколачивала в него какие-то вовсе невразумительные знания, завершающие едва ли не весь цикл, который ему начитали по космовождению. А последние, обобщающие идеи вообще всегда сильно действуют. Они подводят черту под тем, что человек знает, они производят впечатление открытия, потому что даже те вещи, которые вчера еще представлялись невразумительными, вдруг становятся понятными, а это очень мощное переживание. И конечно, они знаменуют некоторую степень успеха. Том и корчился и кайфовал, как однажды выразился его доктор.

Доктора, кстати, давно сменил тот самый бородач, заведующий всем пансионатом. Он и присматривался к Тому, он и «вел» его, выражаясь на медицинском языке. Он даже вызывал Тома к себе в кабинет, чтобы поговорить с глазу на глаз. Странный это был кабинет – хмурый, с темной мебелью, – но почти всюду были расставлены какие-то керамические статуэтки, от которых рукой было подать до салфеточки на телевизоре, а это не вязалось со всем остальным, что в этом кабинете было.