Влад Силин - Монополия на чудеса

Остальные посетители тоже потянулись к выходу. Остались сидеть лишь двое перемазанных пятилетних сорванцов у дальнего конца площадки – их взрослые страхи не касались.

Стражницы беззаботно устроились за столом, а нам хозяин постелил одеяло. Мы уселись на краю веранды, свесив ноги в звенящую пустоту. Артем исподлобья наблюдал за девчонками.

– Ишь, пирожные трескают! Гвардия, блин… – Он сморщился, словно от зубной боли. – Вот так оставишь их, и начнется…

Договорить он не успел. Прибежала Точка и, очаровательно смущаясь, поставила на одеяло блюдце с несколькими кремовыми плетенками и чем-то вроде «наполеона» (только с чернично-синим кремом). Сбегав еще раз, она принесла две дымящиеся кружки с темно-вишневым напитком.

– Это вам. Только спрячьте, чтобы Соти не видела! – и, сама испугавшись собственной смелости, дунула обратно к столику.

Какой чудо-ребенок! Будь я лет на пятнадцать младше, наверняка бы влюбился без памяти. Мы по-братски поделили пирожные, а кружки с какао (несмотря на цвет, это оказалось именно оно) поставили между коленей.

– Ну вот, – сообщил я бодро. – Жизнь налаживается.

Артем одарил меня скорбным взглядом.

– Ну дуры же!.. – трагически сообщил он. – И как таких в гвардию берут?!

Я пожал плечами:

– Ну это же твои мечты.

– Ты хоть не издевайся… – буркнул он, заливаясь краской.

Какао оказалось бесподобным. Украдкой жуя плетенку, я обернулся, чтобы посмотреть на стражниц. Те с аппетитом ели… какое «ели»! – трескали и поглощали пирожные. Точка встретилась со мной взглядом и скорчила испуганную заговорщицкую гримасу.

– Ты посмотри на это с другой стороны, – предложил я, – они же симпатичные. И ты им точно понравился. Мне бы они вряд ли даже черствую корку принесли.

– Да. Только я знаю, что сейчас произойдет…

И уныло посмотрел вниз. Там, на примыкавшей к городской стене площади, собиралась толпа. Верхушки сосен качались над городской стеной – любопытные деревья подсматривали за беспокойными соседями, недоумевая: чего те так суетятся?

В центре площади алел эшафот. Доски обтягивал выцветший ситец; на выкрашенной киноварью плахе теплилась искорка свечи. От эшафота нас отделяло порядочное расстояние, однако местный воздух увеличивал изображение. Я видел палача в блестящем трико и сбившемся желтом капюшоне так же ясно, как если бы сам находился рядом.

Легкая боль кольнула руку. Змейка-удавка, стягивавшая запястья, зашевелилась, тычась слепой мордой в кружку. Наверное, я в прошлой жизни был монахом-отшельником: кормил оленей с ладони, косил зайцам сено, валил слонам баобабы… Мое сердце не выдержало этой трогательной картины. Я окунул змейку в какао, и та принялась с жадностью лакать, раздуваясь мохнатым шнуром. Надо же!

Пока я любовался метаморфозами удавки, Артем жадно смотрел на площадь. На эшафот как раз выводили преступников: парня лет двадцати двух, восемнадцатилетнюю девчонку – черноволосую, с измученным лицом, и троих подростков помладше. К ступеням, что-то крича, рванулась старуха – платок сбит, на черном рукаве мелькает радужный кружок. Один из подростков отвечал ей – отчаянно, резко, но слова до нас не долетали, мы видели только лица, как в немом кино.

Стражники – коренастые мужчины с замотанным плюшем лицами – оттащили старуху. Та все не унималась, пытаясь докричаться до сына.

Артем побелел:

– Вот сволочи! Это же Руг! Руг и его ребята!

– Что еще за Руг? – меланхолично поинтересовался я.

– Руг… он учил ребят фехтованию. А когда ему стукнуло двадцать два, пришел срок – в рабские кварталы… Ну, знаешь… – мальчишка отчаянно заморгал, – у нас так заведено…

– Да понял я, понял. – Я пошевелил змейку, и та сыто икнула. – После двадцати двух – в рабские кварталы. Все в порядке. Не волнуйся так.

Артем изумился:

– То есть?! Вы что, ругаться не будете?!

– А чего ругаться? У нас, взрослых, и без тебя примерно так устроено. Человек взрослеет и с какого-то перепугу решает, что он в рабстве. Ходит на работу – как на каторгу, развлекается – словно срок отбывает… Детей заводит по приговору – чтобы было кому стакан воды подать. Ничего нового.

Кажется, Артем не понял. Но поспешил согласиться:

– Ну да… А Руг… он не хотел так и бежал на Бастион!.. А его ученики – за учителем. Потому что нельзя учителя бросать! Слушайте, Игорь, надо что-то сделать.

Я пошевелил руками. Тело змейки разбухло, превратившись в мягкую дряблую многоножку. Узел развязался сам собой. Одно легкое движение – и безжизненное тельце кувыркнулось вниз.

– Легко! Давай руки.

Артем недоверчивым жестом протянул ладони. Скоро и его змейка упала на одеяло. Осторожно, стараясь не делать резких движений, я втянул ноги на веранду.

– Я могу превратиться, – отчаянно бормотал Артем. – У меня два лица – одно мое, другое – первого рыцаря Женьки. Превращусь, прикажу им и…

– А тебя узнают?

– У, блин!.. – застонал он. – Точно! Это ж лет десять назад было… Здесь время идет по-другому.

Тем временем Руг деревянным шагом прошел на эшафот. Что-то крикнул палачу, и лицо его сделалось злым-презлым. Черноволосая с плачем бросилась парню на шею. Стражники попытались оттащить черноволосую, но чиновник в темно-лиловом камзоле сделал знак не вмешиваться.

Жаль парня… Но красиво, конечно, получилось: шпаги наголо, последователи верные, друзья. После такого и умереть не страшно. Так что он сам выбрал свою судьбу.

Артем же так не считал. Он явно собирал силы на очередную головокружительную глупость:

– Ладно! Будет вам день защиты детей, гады! Получайте!

Гигантская тень махнула по одеялу. В первый миг я решил, что это воздушный шар. Но нет: воздух в этой тени наполнялся звенящим холодом.

Я задрал голову.

Над нами кружила огромная птица. Одна, другая… вон еще несколько потянулись к эшафоту. Их перья отливали блеклой бирюзой – словно у моровой птицы Сушуан.

По ушам хлестнул звенящий голос Соти:

– Арбалеты к бою! Нападение!

Действовали девчонки удивительно слаженно: опрокинули стол и из-за него открыли стрельбу по захватчикам. Одна из птиц сорвалась с неба и, теряя перья, рухнула в розовые кусты.

Рядом с птицами вспухли крохотные облачка; веранду окатило градом. Отчаянно закричала Лера; доски пола взлохматило щепками.

Птицы пошли на второй круг. На их спинах чернели крохотные кляксы всадников; металлическими искорками поблескивали стволы мушкетов.

Прежде чем они снова дали залп, я сбил Артема с ног и прижал к полу.

Томительно долго ничего не было слышно, кроме звонких щелчков. Пули разбивали дерево, одна сочно хрупнула блюдцем. Наконец все стихло, и я рискнул поднять голову.

Оказалось, что это лишь передышка. Нас заметили и приняли во внимание.