Пол Филиппо - Стимпанк

Она поспешно завершила свой туалет. Карло, учуяв ее волнение и поспешность, залаял и запрыгал. Эмили окатила внезапная волна чувств. Она твердо знала, что, бросившись за Уолтом, приобщится к великому приключению, которое может навеки разлучить ее с ее четвероногим другом, будь то бегство с любимым или брак, смерть или безумие.

Эмили крепко обняла большого пса, а затем заперла его в спальне.

К тому времени, когда она вышла на улицу, процессия уже намного удалилась. Вот чем объяснялась ее нескромная торопливость.

Но теперь она поравнялась с волосатым пастухом.

– Уолт! Подожди!

Уолт послушно остановился. Страусы продолжали путь без него, толпа обтекала их, мешая им метнуться в сторону. Вскоре два поэта остались в одиночестве, шум и суматоха замерли, едва процессия скрылась за поворотом.

Уолт стоял неподвижно. Эмили обогнула его, чтобы посмотреть ему в лицо. И с облегчением увидела, что его безмятежные мужественные черты при ее появлении не отразили ни отвращения, ни огорчения, чего она втайне опасалась. Совсем напротив, он ласково улыбнулся ей и снял свою обвислую черную шляпу.

– Эмили, дорогая, рад увидеть вас еще раз до нашего отбытия.

– Так оно назначено на сегодня! Поспешим, не то они отправятся без нас.

– Неужели вы все еще намерены подвергнуться опасности в такой рискованной экспедиции? Прошу…

– Ну разумеется. Никакой опасности я не предвижу… но если и так, неужели выдумаете, что я допущу, чтобы мой Учитель кинулся ей навстречу без меня?

Уолт вздохнул и вернул шляпу на голову. Взяв Эмили под локоть, он сказал:

– Пойдемте. На ходу мне лучше думается. Вот так я провел последние дни.

Они направились к центру города. Через несколько шагов Уолт заговорил:

– Эмили, я не думаю, что вы по-настоящему меня знаете…

– Да нет же, нет, Уолт, я знаю! Ваша душа прозрачна для меня, как лед над ручьем.

– Не могу согласиться. Мы едва познакомились, а вы уже считаете меня своим Учителем. Это одно указывает на то, как неверно вы обо мне судите. Я ничей не учитель, даже, боюсь, не свой собственный! Я все еще тайна для самого себя – после стольких-то лет. Как же я могу не быть тайной для вас?

– Но я люблю вас, Уолт! Уж конечно, это превосходит простое понимание!

– Да-да, согласен. Но, Эмили, подразумеваем ли мы одно и то же, когда говорим о любви? С тех пор как я покинул мою вечно качающуюся колыбель, я пребываю в жесточайшем недоумении о природе любви. Я постоянно болел влюбленной любовью. Разве земля не притягивает? Разве вся материя, изнывая от боли, не притягивает всю остальную материю? Вот так и мое тело для всего, с чем я встречаюсь, что знаю! Меня не удовлетворяет всего лишь большинство – я должен обладать любовью всех мужчин и всех женщин на земле!

– И у тебя есть моя, Уолт! Все мое сердце!

– Эмили, послушай. Из катящихся валов океана, из толпы, ты пришла ко мне кроткая, такая же капля, как я сам. Ты прошептала: «Я люблю тебя. Я проделала долгий путь просто поглядеть на тебя, коснуться тебя». И это хорошо. Но я отвечаю: «Теперь, когда мы встретились и посмотрели, мы спасены! Вернись в мире к океану, любовь моя. Я тоже часть этого океана, любовь моя. Мы неразлучны. Узри великую сферу, слепление всего, какое совершенство!»

Эмили услышала только слова «любовь моя», повторенные дважды. Путешествие в Обитель Лета было излишним: она уже пребывала в Раю.

– Как тебе угодно, Уолт. Я довольна. Присоединимся же к остальным.

– Только если ты истинно понимаешь меня, ma femme…

– Да, будь уверен, понимаю.

Остальной путь до Выгона они прошли молча.

Толпа собралась колоссальная. Не только людская масса заполнила пустырь, но зрители свешивались изо всех окон окружающих домов. Молодые школяры из Братского Ряда, явно уже под хмельком, распевали какую-то хриплую песенку о теле Джона Брауна – видимо, их представление о надлежащем напутствии для такого торжественного путешествия.

Эмили удивилась, что ни светские, ни религиозные власти не вмешались, чтобы положить конец по сути богохульной экспедиции. Ей оставалось только предположить, что в ход были пущены и деньги, и дикинсоновское влияние.

Сам корабль – с еще свернутыми парусами – преобразился в подобие рождественской елки, изукрашенной шарами. С его оснастки и надстроек свисали заряженные трубки Крукса в паутине электрических проводов. Их подозрительное содержимое, казалось, породило нимб вокруг каждой и заставляло колебаться самый воздух. Это создавало призрачный эффект, и Эмили все еще не могла понять, с помощью какого фокуса мадам Селяви удавалось его создавать.

Последняя страусиха – Норма, подумала Эмили, – как раз поднималась по длинному, очень пологому трапу. Уолт и Эмили последовали за птицей на борт.

Остальной экипаж уже ждал их там.

Остин первым увидел Эмили. Она приготовилась парировать его ожидаемые упреки и совсем растерялась от его слов:

– Хотя уже слишком поздно привести в исполнение твою угрозу телеграфировать папе и тем самым насильственно обеспечить себе участие в экспедиции, мы приглашаем тебя, сестра, сопутствовать нам. Вопреки твоей очевидной и беспочвенной неприязни к мадам Селяви она любезно ходатайствовала за тебя.

Эмили с подозрением посмотрела на медиума, получив в ответ насмешливый книксен и улыбку, напоминавшую выражение на морде одной из кошек Винни, подбирающейся к пернатой добыче.

Теперь заговорил Крукс:

– Если все томагавки хотя бы временно закопаны, быть может, нам следует вернуться к науке. Наше отбытие намечено точно на полдень, а у нас еще остались кое-какие дела. Генри и Остин, пожалуйста, уберите трап. И мистер Уитмен, не соблаговолите ли вы?…

Крукс вручил Уолту бутылку шампанского. Взяв ее, Уолт ответил:

– Это большая честь, сэр, – и направился на нос.

При появлении поэта там толпа взревела, затем умолкла. С тем достоинством, которое отличало его частые публичные выступления, Уолт обратился к зрителям:

– Вот слова моего доброго убеленного сединами друга Уильяма Каллена Брайанта, и я считаю, что они отвечают нынешнему событию:

При последних словах Уолт могучим ударом разбил бутылку о корпус корабля с зычным криком:

– Крещу тебя «Танатопсис» [137]!

Шампанское и осколки стекла обдали ближайших зрителей. Воцарилась оглушенная тишина. Уолт повернулся было, чтобы уйти, но тут же снова повернулся лицом к толпе.