Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Собрались через полчаса в столовой для офицерского состава при штабе (местные величали сие помещение «трапезной» — видимо, как раз по причине затрапезности оного). Оглядев расположившихся за тем наспех протертым обеденным столом Висковатого с обоими Басмановыми, Иоанн поймал себя на странной мысли: а ведь состав совещания почти тот же самый, что в достопамятную рижскую ночь, с которой всё началось — ну, минус Филипп и плюс Джуниор; всё возвращается на круги своя?..

Итак, у православных литвинов обнаружился сильный и харизматичный лидер; точнее сказать, лидер этот лишь сейчас счел нужным показаться из-за кулис, где оставался все предшествующие месяцы, и лично прибыл в Полоцк — инкогнито и сугубо секретно. Им оказался, как и предполагал Иоанн, князь Острожский — воевода Киевский и Покровитель Веры Православной .

Константин Константинович Острожский, сын Великого гетмана литовского Константина Ивановича — крупнейший магнат Великого княжества, в чьих владениях одних лишь городов- местечек три сотни с лишком, а селам он, небось, и сам счет потерял. Король весьма дальновидно (как ему поначалу казалось) выдал Константину Константиновичу привилей на воеводство в Киеве — чтоб подальше и от столицы, и от его владений, располагающихся на западе Княжества: в Подолии, Галиции и Волыни, — но князь и это, ссыльное по сути своей, назначение умудрился обратить себе на пользу.

Киев, «Матерь городов русских», перманентно разоряемый то набегами крымчаков, то разборками своих (и неизвестно еще, кто хуже…) пришел к тем годам в полный упадок и являл собою заштатный городишко у границ Дикого поля. Острожский, однако, благодаря своей энергии и своему богатству, умудрился за считанные годы обратить сию задницу мира в один из центров Просвещения на востоке Европы и, одновременно, в один из центров православной мысли — привечая у себя ученых и неортодоксальных богословов (уж чего-чего, а свободы в том его Киеве хватало), открывая светские школы и типографии при монастырях (пытался даже, прохиндей эдакий, переманить к себе его, Иоаннова, главнопечатника Ивана Федорова).

Неудивительно, что у воеводы сложились на этой почве весьма неприязненные отношения с главой Киевской митрополии. Митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси Сильвестр (в миру Стефан Андреевич Белькевич), едва умеющий читать-писать крепкий хозяйственник , сделал фантастическую церковную карьеру, сроду к той Церкви не принадлежа. Служил себе Белькевич в Вильно королевским скарбником и ключником, был в фаворе, и вот, по кончине настоятеля тамошнего Троицкого монастыря архимандрита Алексия, он в добрую минуту выпросил себе у короля Сигизмунда-Августа тот актив «в управление» — продолжая оставаться на королевской службе, но именуясь при этом еще и титулом «настоятель».

Схема понравилась, и в 1551-м, после смерти митрополита Макария, добрый король тем же манером пожаловал верному слуге своему и всю Киевскую митрополию тож. Особую пикантность ситуации придавало то, что Белькевич был объявлен «нареченным митрополитом», оставаясь еще при этом в светском звании и продолжая носить свое мирское имя. Лишь к 1556-му он удосужился-таки принять монашество с новым именем и, не проходя предыдущих степеней церковного служения, сразу занял митрополичью кафедру.

Ясно, что назначенный таким способом архипастырь отличался крайней сервильностью. Поскольку Сигизмунд-Август благоволил тогда протестантам-кальвинистам, Сильвестр, держа нос по ветру, превратил свою собственную епархию, Новогрудское воеводство (именно там исторически располагалась кафедра митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси ) в настоящий рассадник протестантизма: за недолгий срок из тамошних шести сотен православных шляхетских семейств в кальвинизм перешли, « добровольно и с песнями », более пятисот. И совсем уж восхитительная история вышла с назначенным им на епископскую кафедру в Киев Николаем Пацом: тот, оглядевшись и принюхавшись, быстренько сложил с себя сан и сам перекинулся в более милый сердцу королевскому протестантизм…

На фоне таких преудивительных иерархов и безропотно принимающего их клира воевода Острожский обрел в Литовской Руси едва ли не официальное титулование «Покровитель веры православной». Иоанн, следивший за просветительской деятельностью Острожского с сочувствием и чуть-чуть ревнивым даже вниманием, полагал, что православие для того — штука скорее инструментальная, укрепляющая его личный авторитет на востоке Великого княжества в видах противостояния Кракову с Вильной. Так вот — всё не так просто: как выясняется, просвещенный князь относится к вопросам истинной веры с несколько удивившей царя- макиавельянца серьезностью, а в нем — владыке Новгородском — воевода Киевский видит прежде всего «Православного Государя, светоч надежды для веры нашей». О чем и сообщает в личном письме, доставленном сейчас Висковатым: на иных посредников князь полагаться не мог.

В зачине своего послания князь писал, что ему несколько раз подряд привиделся один и тот же сон, сочтенный им за вещий: будто весь род Острожских перейдет в недальнем будущем в католицизм — и сие ему очень и очень не по душе; Иоанн мысленно кивнул — он к такого рода предупреждениям тоже привык относиться всерьез.

Разделы, посвященные внутреннему устройству грядущего «Союзного государства Новгородской и Киевской Руси» (за оставляемой вне пределов этого союза «ордынской опухолью, Московией» предлагалось закрепить ее историческое название : «Украина Залесская») Иоанн лишь пробежал глазами: такие вещи всё равно тАк вот, с кондачка, не решаются, да и не было в тех предложениях ничего принципиально нового по сравнению с позицией, заявленной уже литвинами на Полоцких переговорах. Главой Союзного государства предполагался Император, имперской столицей — Иван-город, себя же Острожский видел в скромной должности «Великого князя Киевского» («…Германская, стало быть, система соподчинения… А что до титулования „Император“, так — мы „Третий Рим“, или где?.. Династия „Великих князей Киевских“, гм — ну а чем, собственно, Острожские хуже Гедиминовичей и Радзивиллов?..»). В Великом княжестве Киевском предполагалась собственная конституция, по образцу Новгородской, и собственный же парламент, но только однопалатный («…А вот здесь уже система Польская: податное быдло и грязных торгашей они до управления государством допускать не желают ни в какой форме — только, вишь, благородную шляхту… „Парламент может консенсусным голосованием преодолеть вето Императора“ — ну, это пускай, всё равно консенсуса шляхты даже по вопросу „Верно ли, что дважды два — четыре?“ не добиться и самомУ Господу Богу…»). Границы будущего Великого княжества Киевского подлежали « уточнению » («…Так-так-так… А проверочный вопрос у них, небось, будет: „Чей Смоленск?“, и хорошо еще, если не прям сразу: „Чей Полоцк?“…»)