Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Ряд с дичиной удручил особенно. Битый заяц шел за семь копеек, хотя князь помнил, что красная цена ему по осени завсегда была четыре, без торга. За бекаса, который в старые времена дороже трех копеек и не предлагался, спрашивали пятак. Стало ясно, почему на торгу мало народу — при таких-то ценах.

Второй раз князь задержался возле старухи в черном, предлагавшей квашенья. Привлекла его капусточка — на вид сероватая, но на дух хорошая. Капуста и впрямь оказалась хорошей, так что князь, не постеснявшись, умял плошку прямо у прилавка. Компенсировал он это парой медниц. Старуха без радости на лице запихала чешуйки куда-то в тряпьё, поблагодарила без чувства.

Никита Романович не успел пройти ряда, как вдруг по нему прошло шевеление. Торговцы стали делать какие-то странные движения: кто жался, кто горбился, кто прикрывал товар тряпицей. Губы у всех тихо шевелились. Князю показалось, что он расслышал что-то вроде «Господи, пронеси, только не меня».

Оглянувшись, князь увидел и причину такого смятения. Вдоль ряда двигалась ватажка — пятеро, одетые в длиннополые одеяния, напоминающие монашеские рясы. Однако ничего богомольного в них не было. Морды у ватажников были наетые, глазки — наглые, зыркающие, а не опущенные долу, как у настоящих монасей. На поясе у вожака висел шестопёр, остальные были вооружены дубинками. По всему было видно, что заявились они сюда не для богоугодных дел.

Не дойдя до князя буквально десятка шагов, подозрительная компания затормозила у лавки, где мужик в бараньей шапке торговал мочёностями.

Вожак, не здороваясь, запустил руку в кадушку, достал яблоко, надкусил, швырнул оземь. Достал второе, снова надкусил, снова швырнул. Мужик в шапке смотрел на это как баран — жалобно и кротко.

— Дерьмо твои яблоки, — заключил вожак. — Чо уставился?

— Ить, барин… этого… того… понеже… иже херувимы, — забормотал мужик. Серебряный поморщился: крестьянская привычка валять дурака перед старшими попортила ему в армии немало крови. Приходилось прибегать и к рукоприкладству, чтобы заставить вчерашнего хлебороба разговаривать нормально и понимать сказанное. Так что князь решил, что мужик сейчас отхватит люлей. Но вожак удовлетворился тем, что достал третье яблоко, пожевал и харкнул прожёванным мужику в лицо. Тот даже утереться не попытался: так и стоял оплёванный.

Толстомордый слушать мужика не стал, а протянул руку характерным жестом.

— Десять копеек с тебя, — сообщил он.

— За что? — взвыл мужик.

— За эту… — вожак почесал в бороде, вспоминая слово, — за искпертизу . Я твоим яблокам цену определил. Цена им — дерьмо. Я ими рот весь перепачкал, тьфу, — он снова плюнул в мужика, но так, чтобы не долетело. — За такие великие труды мне награда полагается. Давай плати.

— Нету у меня десяти копеек! — взвыл мужик. — Нету!

— Нету, говоришь? — почти ласково осведомился вожак. — Это мы проверим. Эй, ребяты, посмотрите, чо там у него…

Ватажники молча и быстро обтрясли мужика, сорвали с пояса кису, растрясли на прилавок. Высыпалась горсточка меди.

Толстомордый запустил в мелочь пальцы, выудил оттуда алтын. Остальное он широким жестом смахнул с прилавка в грязь.

— На первый раз прощаю, — сказал он. — А в следующий раз приду — чтоб сразу как на блюдечке. Десять копеек. Запомнил?

Мужик меленько затряс головой.

— Живи покеда, пёс, — снизошел вожак и повел свою стаю дальше.

Мужик с яблоками так и стоял столбом. И только когда ватажка отошла — стер рукавом плевок и меленько перекрестил грудь возле сердца.

Ватажка тем временем пёрла прямо на Серебряного. Вожак шагал нагло, не выказывая никакого вежества.

«Толканёт — убью», — спокойно решил для себя Никита Романович, поправляя перевязь с саблей. Мысль была до того отчетливая, что, видимо, отразилась на лице, и вожак, похоже, ее уловил. И обошел князя — впритирочку, но обошел; обдав его сложным ароматом немытого тела, гнилых зубов и еще чего-то тошнотного — над коим, впрочем, победно властвовал поистине валящий с ног чесночный перегар.

Следующей жертвой ватажка выбрала угрюмого инвалида со шрамом поперек лица, выставившего грибочки и мочёную бруснику.

На сей раз они действовали по-иному. Вожак не хамил, не совал руку в товар, не плевался. Вместо этого он растянул рыло в улыбочке и почти вежливо сказал:

— По-здорову будь.

Мужик со шрамом хмуро зыркнул, склонил голову и сказал напряжным голосом:

— И тебе здоровьичка, коли не шутишь.

— Хорошо ли торг идет? — продолжал интересоваться ватажник. — Много ли прибытка?

— Что Бог даст, то и хорошо, — мужик с показным рвением перекрестился.

— А скажи-ка ты мне, — ласково вопросил вожак, — как тебя звать-величать?

— Ну, Гаврилка я, — ответил мужик. — Меченым кличут. Вот из-за этого, — он показал на шрам.

— Гаврилка, значит… Хорошее у тебя имя, Гаврилка. Я так погляжу, и человек ты хороший. Добрый ты человек, Гаврилка. А доброму — оно всё добро. Так ведь?

Мужик занервничал.

— Добрый — то Господь наш Исус Христос, — наконец сказал он, — а люди все грешные.

— Да ты, смотрю, и в божественном силен! — наигранно восхитился вожак. — А скажи-ка ты нам, Гаврилка, есть ли у тебя грибочки солёные?

— Как не быть, — мужик слегка расслабился, опаски на лице поубавилось. — Вот изволь спробовать…

— Спробовать успеется. Ты скажи: укропчик-то в грибочки кладешь, небось?

— Дык, — согласился мужик.

— А лист смородиновый?

— Отож, — мужик уверенно кивнул головой.

— А перец сухой индийский? — прищурился вожак.

Вопрос о перце явно поставил мужика в тупик. Он раздумчиво почесал бороду, потер под шапкой, и только после этого сказал:

— Перец нонеча дорог.

— Нонеча? — переспросил вожак. — То есть, значит, не то что давеча? — рожа при этом у него сделалась хитрою. — Давеча дешевле был?

— И давеча был дорог, — пожал плечами мужик.

Тем временем — как заметил князь, за сценою наблюдавший — один из ватажников тихонько подобрался поближе к кадушке с грибами и провел над ней рукою. Князю показалось, что он туда что-то уронил.

— Значит, и перца у тебя нет, — протянул вожак. — Ну а белый у тебя, часом, в рассоле не плавает? В порядке разжигания?

— Как можно, — мужик снова осенил себя крёстным знаменьем. — Сказано же: нельзя. Значит нельзя. Я в стрельцах был, дисциплину ведаю. А ты меня не смущай, — набравшись храбрости, добавил он.

— Значит, нету? — всё допытывался вожак. — Ни единой долечки?

— Нету, вот те крест, — бывший стрелец в который уж раз перекрестился.

— Нету, говоришь? А если найду? — вожак разухмылялся так, что затряслась бороденка. Подошел к кадушке, заглянул в нее. И ловким движением руки выхватил что-то маленькое, светленькое.