Пэт Кэдиган - Искусники [litres]

– «Где» – не совсем подходящее слово. Она здесь, просто я… – Гейб поглядел на россыпь камней вокруг. – Просто я не могу подобрать верный контекст. – Он почувствовал, что его взгляд снова притягивается к незнакомцу и против своего желания начал оборачиваться.

Внезапно перед ним снова выросла Сэм.

– Создаю помехи, – пояснила она. – Чтобы выиграть тем самым для тебя немного времени. Что это за контекст?

На что это похоже: на открытое окно или открытую рану?

…Ударник? Джим Моррисон или Видео-Марк? Моцарт или «Канадейтайм»? Оркестр Живого Серпа… или тот странный рыжеволосый доктор. Разум ее судорожно дергался в плену кошмара, грозившего вот-вот перерасти в реальность. Реальные сны.

Прогуляемся чуток.

Когда это меня для тебя не было?

Пойдем, прогуляемся сейчас чуток вместе.

– На самом деле, не то чтобы мне не было дела до твоей боли, Джина, просто я никогда прежде не мог избавить тебя от нее. А теперь могу.

В чем твоя слабина, Джина? Лучше доберись до нее прежде него.

Ах ты, сукин сын, кретин безмозглый, это ты у меня всегда был слабым местом, причем прекрасно это знал, всегда знал. Ты делаешь то, что делаешь; делаешь, потому что можешь, а если это означало пользоваться моей слабостью против меня же – что ж, мне приходилось терпеть.

Она стояла в тени на ступеньках здания суда, глядя на него, прижатого мертвенно-бледной ладонью Джослин, наклонялась над ним, лежащим на песке Мимозы, стояла возле него на коленях в тысяче разных мест, наблюдая, не посинеет ли он окончательно и бесповоротно.

Есть чем крыть, любовничек?

– Сможешь, папа? – спросила Сэм.

– Не знаю, – ответил он, держа в руках камень. Найденный ею по симпатическим вибрациям, как она это называла. Он понимал эту программу только интуитивно, но теперь большего и не требовалось. Если бы пришлось детально в ней разбираться, то все остальное просто выпало бы из зоны его внимания.

– Тогда, возможно, контекст неверен, – сказала Сэм. Ее образ снова заколебался. – А есть ли что-то такое, в чем ты уверен?

Он застонал.

– Господи, Сэм, да как вообще можно быть тут хоть в чем-то уверенным?

Она посмотрела на другой камень, потом немного смущенно улыбнулась.

– Так что у тебя есть?

«Ну вот, опять», – подумал он. Ведь он уже через это проходил, выбирая путь дальше по берегу, применяя симпатические вибрации Сэм к камням под ногами.

– Нет, пап. – Продолжала настаивать она, что все-таки у тебя есть?

– На самом деле, не то чтобы мне не было дела до твоей боли, – сказал Марк. – Просто я никогда прежде не мог избавить тебя от нее. А теперь могу. Мозг не чувствует боли.

Возможно, это из-за того, что ей неоткуда было узнать, как это может быть. Или же оттого, что она упустила единственный шанс, когда все могло сложиться иначе, – много лет назад, той ночью, когда Дилан говорил правду за них обоих. Наверное, из-за этого она теперь так податлива, хотя он даже не стал прикладывать ни малейших усилий, чтобы обмануть ее. Прогуляемся чуток, да, прямо в пасть чудовищу, с открытыми глазами, ясными, как дождевая вода… Но, Боже, отменить все эти годы, когда она накачивалась всякой дрянью и снимала меблированные комнаты, оборудованные всем необходимым для жизни и не имевшим к ней никакого отношения, – значит, ради этого? Неужели действительно все было только ради этого?

– Мозг не чувствует боли, – шептал он.

– Я чувствую боль, – раздался отчетливый голос Людовика. Подняв глаза, она увидела его лежащим навзничь на том кладбище. Лицо в крови. – С того самого дня, как встретил тебя, и она еще не утихла.

– Боль легко исцелить, – шептал Марк. – Боли быть не должно. Только мы с тобой…

– Ну же, Джина, иди сюда. – Людовик сел. Кровь струилась по его лицу. – Что станется с тобой, если ты не сможешь больше никому причинить никакой боли, не оставить никакого рубца, никому вмазать до крови или хотя бы до синяка?

– Мне не только это нужно. – Она ощущала, что Марк сжимает ее крепче. Теплые и такие знакомые объятия, будто они никогда отдельно друг от друга и не жили.

– Знаю, – сказал Людовик. – Разница в том, что я принимаю это. Уже принял. А он – ни разу.

Гейб наклонился, протягивая к ней руку

Пусть хоть открытое окно, хоть открытая рана – я приму и то, и другое, Джина. Проклятое слово на букву «с». Конечно, проклятое. Никогда не встречал ничего стоящего, что не проклинали бы.

Его пальцы коснулись ее щеки, и ураганный рев перекрыл все вокруг.

Кто за кем пришел на этот раз: он за ней или она за ним? Какая, собственно, разница.

– Вот и хорошо, – сказал Людовик. Выглядел он несколько удивленным. Она помнила, что там, в Мексике, думала о нем, и ему теперь стоило об этом узнать.

На этот раз им ни к чему было идти по коридору в комнату, они уже находились на месте, и Гейб позволил ей увлечь себя на кровать.

– Я знаю, – добавил он, – эта часть всегда выходила не очень легко. Вы не любили лизаться. – Он рассмеялся. – Боже, до чего же я рад. Просто великолепно.

Она не понимала, как он может находиться одновременно здесь, с ней, и на том каменистом берегу. Но ведь и в самом центре пламени можно стоять, не сгорая, – проблема только в том, как попасть туда, не обгорев по дороге. Что ж, это невозможно лишь в реальном мире.

– Я горжусь тобой, папа, – порывисто сказала Сэм.

Он все еще сиял, но отвел взгляд, как впервые влюбленный.

– И нечего стесняться, – заявила она. – Мне на этот счет тоже кое-что известно. И не так уж мало.

– Да, но видеть своего отца нагишом не полагается. По крайней мере, его обнаженные мысли.

Она начала что-то говорить, и в ее голове вдруг возник образ Борегарда, каким она запомнила его в тот раз: с голографической короной, впаривавшего бесплатные билеты на просмотр.

– Господи, может, это действительно невозможно только в реальном мире.

– Что?

Она подумала о Феце и рассмеялась, ее наполняло одновременно и чувство безнадежности, и надежда.

– Все, папа. Все, что имеет значение. Я надеялась, что это не так, я не желала признавать, но…

Экран видеошлема замерцал; в нижнем правом углу появилась маленькая иконка, предупреждающая, что подача электроэнергии вот-вот прекратится.

– Черт!

– В чем дело, Сэм? – Он подошел ближе со встревоженным видом. – Ты начинаешь распадаться…

Она обхватила отца руками в стремительном объятии, а мгновение спустя ее выкинуло оттуда.

Шатер в стиле сказок «Тысяча и одной ночи» по-прежнему был выполнен в избыточно-орнаментальном стиле, но выглядел неприбранным, неряшливым.

– Какая неожиданная и исторически значимая радость, – изрек Маркт с видимой небрежностью. – Если средства массовой информации когда-нибудь восстановятся, можно будет во всеуслышание объявить, что взаимодействие между старой и новой технологиями и впрямь возможно.