Чарлз Стросс - Аччелерандо [litres]

– А папа здесь? – с надеждой интересуется Эмбер, даже осознавая, что в реальном мире пролетело тридцать пять лет линейного времени: по меркам эпохи, где в одну декаду проходит сразу несколько промышленных переворотов, воды жуть как много утекло.

– Я не знаю наверняка. – Орангутанг лениво жмурится, чешет подмышку, окидывает обстановку взглядом. – Может, он в одной из этих бочек, играет сам с собой в наперстки. А может, ушел в одиночный заплыв – до той поры, пока пыль не уляжется. – Обезьяна вновь поворачивается к Эмбер и таращит на нее огромные карие, слишком человеческие глазищи. – Надо думать, не так ты все это себе представляла?

– Совсем не так. – Эмбер делает глубокий вдох, десятый или двенадцатый по счету из всех, что сделали эти новые легкие. – Что с твоим телом? Ты же была человеком. И что тут вообще происходит?

– Я до сих пор человек – в том смысле, который по-настоящему важен, – отвечает Аннет. – Я пользуюсь подобными телами, потому что они лучше подходят к гравитации низкого уровня, да и не устают напоминать мне, что моя среда обитания круто поменялась; ну и еще одна причина есть. – Обезьяна странным жестом указывает на открытую дверь. – Там, снаружи, все круто изменилось. Твой сын устроил…

– Мой сын . – Эмбер моргает. – Это же он хочет меня засудить? Какую версию меня? Насколько давно? – Вопросы льются из нее рекой, сознание пытается выцепить ответы, бомбардируя структурированными запросами публичный сектор мысленной сети, к коему у нее обнаружился доступ. Вскоре до Эмбер доходит, что́ ее ждет в ближайшем будущем, и она в ужасе пучит глаза. – О боже! Скажи мне, что она сюда еще не приперлась!

– Увы, она уже здесь. – Аннет качает головой. – Сирхан – чудно́й ребенок. Он похож на свою бабушку, Памела для него – во многом образец для подражания. Само собой, она будет на встрече – ведь он ее пригласил.

– Они нас будут встречать ?

– Ну да, а что в этом такого? Этой встречей он хочет отметить старт особого проекта. Он создает семейный архив – и потому покамест замораживает иск. Вот почему все здесь, и даже я. – Аннет довольно скалит свои обезьяньи зубы. – Надо думать, их здорово смутит мой прикид…

– Расскажи про эту библиотеку, – просит Эмбер. – И заодно – про этого моего сына, которого я ни разу не видела, от отца, с которым я ни разу в жизни не спала.

– То есть обо всем и сразу? – уточняет Аннет.

– Именно. – Эмбер с хрустом распрямляет спину. – Мне срочно нужна одежда. Еще – кресло помягче. И что-нибудь попить.

– Ну пошли тогда, – говорит обезьяна, распластываясь и разворачиваясь оранжевой ковровой дорожкой. – Начнем с последнего…

Бостонский научный музей – не единственное здание, размещенное на кувшинке; он всего лишь занимает центр композиции. Определенно, это самая бесполезная постройка, возведенная из добытой еще до Просвещения пассивной материи, реликта давно ушедшей эпохи. Орангутанг ведет Эмбер по служебному коридору наружу, в освещенную кольцами Сатурна теплую ночь. Трава под ногами влажная от росы, и от краев мира-кувшинки сюда доносится легкий ветерок, создаваемый аппаратами искусственной циркуляции воздуха. На пару с сутулой обезьяной с оранжевой шерстью Эмбер взбирается по красивому холму и проходит под плакучей ивой. Пройдя по дуге в триста девяносто градусов, она внезапно обнаруживает, что оказалась в доме со стенами, сотканными из облаков, и потолком, с которого льется лунный свет, а пройденный ландшафт исчез, будто его и не бывало.

– Что это? – зачарованно спрашивает Эмбер. – Что-то вроде аэрогеля?

– Не. – Аннет рыгает, запускает руку в стену и достает немного тумана. – Табуретку мне сотвори, – говорит она. Комок мглы обретает форму и текстуру, твердеет, и перед Эмбер образуется вполне достоверная репродукция трона королевы Анны. – И мне одну. И смени интерьер – пусть станет поинтереснее. – Стены, реагируя на ее слова, отступают и твердеют, покрываясь краской, деревом и стеклом. – Вот уже лучше. – Обезьяна скалит зубы в довольной улыбке. – Комфортабельно? – спрашивает она у Эмбер.

– Но это же… – Эмбер проглатывает остаток мысли. Она бросает взгляд на знакомую каминную полку, на ряд диковинок, на детские фотографии – блеск и нищета, отраженные в вечном глянце. Это ее детская спальня. – Ты все это принесла с собой только ради меня?

– С этим футуршоком никогда не угадаешь. – Аннет пожимает плечами и закидывает гибкую лапу за голову, чтобы почесать затылок. – Это полезный туман, используемый нами для самых разных целей. Он состоит из наноединиц, каждая из которых может связываться с несколькими такими же в распределенные сети, как при фазовом переходе «пар – твердое тело», они способны на изменение формы по команде и на многое другое. Текстура и цвет не настоящие, они поверхностны. Но да, это все действительно взято из одного письма твоему отцу от матери. Она притащила это все сюда, чтобы тебя впечатлить. Если бы все случалось в нужное время… – Ее губы оттягиваются, обнажая большие квадратные зубы, предназначенные для пережевывания листвы. Через миллион лет трудов эволюции это, наверное, может сойти за улыбку.

– Ты… я… блин, я не ждала вот такого вот. – Эмбер подмечает, что дыхание ее стало частым-частым; кажется, до новой панической атаки недалеко. От одного осознания, что мать где-то рядом, делается худо. Аннет – ладно, Аннет классная. Да и общество папы – старого афериста, спеца по головоломным многоходовкам и никудышного во всем, что касается рождественских подарков, – она бы как-нибудь вынесла. Но Памела всегда в ней видела лишь капризного ребенка, которого надо сделать шелковым, чтобы отвечал всем заданным ей стандартам. Эмбер побывала в невообразимых местах и уж точно сделалась взрослее, но перспектива встречи с матерью вселяет в нее иррациональную боязнь.

– Да не трясись ты так, – подбадривает Аннет. – Она-то думала тебе всем этим досадить – и это явно слабость: значит, веры в собственную правоту недостает. А я показываю тебе все это, чтобы укрепить.

– Ей-то недостает?! – Это что-то определенно новенькое. Эмбер подается вперед и вся обращается в слух.

– О да. Памела сейчас – просто сварливая карга. Время ее не пощадило. Она, судя по всему, надумала пассивно покончить с собой с помощью необратимого старения, а нас оставить с тяжестью вины за то, что плохо с ней обошлись. Смерти она, само собой, все равно боится, но виду не подает. Сирхан все вьется пажом вокруг нее, глупый ребенок, обходится с ней так, будто она пуп земли, и думает, что помочь ей уйти в мир иной – значит поспособствовать торжеству ее идей. Ему ведь еще никогда прежде не доводилось смотреть, как взрослый человек задом наперед шагает к пропасти.