Чарлз Стросс - Аччелерандо [litres]

– Я знаю, вам непросто это принять, – покровительственным тоном говорит Сирхан. – Но это напрямую относится к тому, о чем я только что говорил. Что обратимость значит для вас, применительно к тому, что вам дорого? Вы, если угодно, представляете возможность обратить все неудачи, приведшие вашу исходную версию к печальному концу, какими бы те ни были. Она ведь методично вымарала все архивы, обнаруженные ее привидениями, и вас уберегла лишь задержка в световой год и тот факт, что активная копия – технически совсем другая личность. Ныне вы живы, а исходник мертв – каковы бы ни были причины его суицида, вы их нивелируете. Примите это как естественный отбор среди различных версий себя: остается жить самая приспособленная.

Он указывает на стену кратера. Древовидная диаграмма начинает расти из нижнего левого угла стены, изгибаясь и усложняясь по мере подъема к верхнему правому краю, увеличивая масштаб и дробясь на таксономические линии разломов.

– Вот вам жизнь на Земле, ее генеалогическое древо – то, что палеонтология смогла вывести из него для нас, – напыщенно говорит он. – Позвоночные начинаются там. – На дереве отмечется точка на три четверти пути вверх по стволу. – И с тех пор мы получаем в среднем по сотне образцов окаменелостей на один мегагод. Большинство из них собрано в последние два десятилетия, поскольку исчерпывающее картографирование земной коры и верхней мантии на микрометровом уровне стало практически осуществимым. Какая же растрата .

– Это… – Пьер быстро подсчитывает сумму, – …пятьдесят тысяч различных видов? И что, есть какая-то проблема?

– О да! – яростно говорит Сирхан, уже не столь отстраненный и холодный. Он явно еле держит себя в руках. – В начале двадцатого века насчитывалось примерно два миллиона видов позвоночных и около тридцати миллионов видов многоклеточных организмов – трудно применить такую же статистическую обработку к прокариотам, но, несомненно, их тоже было огромное количество. Средняя продолжительность жизни вида составляет около пяти мегалет. Раньше считалось – не больше мегагода, но это слишком ориентированная на позвоночных оценка, многие виды насекомых стабильны в течение длительных периодов геологического времени. Итак, мы имеем полную выборку из всей истории человечества, состоящую всего из пятидесяти тысяч известных доисторических видов – из тридцатимиллионной популяции с характерной частотой смены порядка пяти миллионов лет. То есть нам известна лишь одна форма жизни – на миллион когда-либо существовавших на Земле. А с человеческой историей дело обстоит еще хуже.

– Ага! Значит, вы охотитесь за воспоминаниями, да? Что на самом деле произошло, когда мы колонизировали Барни? И кто выпустил жаб Оскара в микрогравитационном отсеке «Эрнеста Алого», ну и все в таком духе?

– Не совсем. – Сирхан выглядит огорченным, будто его прозрение обесценивается оттого, что его нужно разъяснять. – Мне нужна история. Всецелая . Я собираюсь захватить весь рынок фьючерсов в этой сфере. И для этого мне понадобится помощь деда, а вы все здесь, чтобы помочь мне заручиться ею.

Все остальные пассажиры «Странствующего Цирка», заблудшие выходцы из былых эпох, вылупляются из своих инкубаторов в течение тех же суток и разбредаются кругом, по озаренной кольцами Сатурна местности. Внутренняя система кажется отсюда неясным пятном, набухшим красным облаком, прячущим в себе Солнце. Но за ходом грандиозного реструктурирования можно следить уже сейчас, во фрактальной текстуре колец, слишком упорядоченной, чтобы быть естественной. Сирхан (или кем бы ни был таинственный устроитель воссоединения) снабдил их всем необходимым: едой, водой, одеждой, кровом, полосой передачи данных – жаловаться не на что. Сервопыль оседает, ваяя многообразие форм и стилей, и вскоре на травянистом холме близ музея развертывается мини-городок из домиков-пузырей.

Сирхан – не единственный житель фестивального города, но все остальные держатся особняком. Только буржуазные изоляционисты и чудаковатые затворники захотели бы жить здесь прямо сейчас, когда целые световые минуты разделяют их со всей остальной цивилизацией. Сеть городов-кувшинок еще не готова к волне сатурнианской иммиграции, которая обрушится на сей дальний рубеж, когда наступит час проведения Всемирной ярмарки, через десять или более лет. Явление пассажиров «Странствующего Цирка» загнало всех здешних анахоретов в подпол, порой буквально: сосед Сирхана Винка Ковиц, посетовав горько на суету и шум («Сорок иммигрантов! Экое безобразие!»), заперся в автономной капсуле жизнеобеспечения и погрузился в спячку на конце шелкового троса на километр ниже кружева каркасных опор города.

Но это не помешает Сирхану организовать прием для гостей. Он вытащил свой великолепный обеденный стол наружу вместе со скелетом аргентинозавра. Трапезную он оборудовал прямо внутри грудной клетки ящера. Не то чтобы он собирался засветить все козыри в руке, но ему интересно посмотреть на реакцию своих гостей. Может быть, через нее он выведет на чистую воду таинственного благодетеля, спонсировавшего построение новых тел всему экипажу.

Агенты Сирхана вежливо приглашают своих гостей на вечеринку, поскольку второй закат в этом дневном цикле мягко затемняет небо до фиолетового цвета. Он обсуждает планы с Памелой по старинному голосовому телефону, пока его молчаливый камердинер помогает ему облачиться к выходу – с нечеловеческой грацией и эффективностью.

– Я уверен, что они прислушаются, когда ситуация станет им ясна, – говорит Сирхан. – Если нет, то они скоро узнают, каково быть нищими в рамках Экономики 2.0: ни доступа к множественности, ни достатка сугубо космических ресурсов, еще и всякие борганизмы с метарелигиями распоясались – внешний мир далеко не сахар.

– У тебя нет ресурсов, чтобы все это устроить самостоятельно, – сухо и назидательно замечает бабушка. – Работай сейчас старая экономика, ты мог бы взять за опорную точку инфраструктуру банков, страховщиков и другие механизмы управления рисками…

– В моем предприятии нет никакого риска, с чисто человеческой точки зрения, – настаивает Сирхан. – Разве что начинаем мы его со столь ограниченным запасом…

– Что-то теряешь, что-то находишь, – замечает Памела. – Дай-ка мне на тебя глянуть одним глазком.

Со вздохом Сирхан машет рукой стационарной камере. Старуха удивленно хлопает глазами.

– Да ты же отлично выглядишь! С головы до пят – классический наследный делец. Я тобой горжусь, лапушка.

Сморгнув нежданно-негаданную горделивую слезку, Сирхан кивает.

– Увидимся через несколько минут, – говорит он и отключает связь, а ближайшему лакею бросает: – Карету мне, немедленно!