Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Из темного домика долго доносились крики. На них никто не обращал внимания.

Вход в портал сторожила та же любопытная горгулья. Она встретила Октавию как родную: выставила клыки в радостном оскале и даже попыталась обнять.

— Домой? Дела сделаны? Довольны ли вы путешествием и нашими услугами?

Из портала выбрался взъерошенный Жук. Он тащил сумку Октавии, потертый саквояж и огромный туристический рюкзак.

— Ну ни хрена себе! А у вас тут всегда так темно? И небо черное? У вас что, солнца нет?

— Сейчас ночь.

— А-а, это многое объясняет. — Пристыженный Жук на время умолк.

Октавия взяла у него сумку и протянула ее горгулье.

— Дела в порядке. Путешествие было… любопытным. Вашими услугами удовлетворена.

— Книгу отзывов не дополните? — Горгулья вытащила из-за спины огромную книгу, прикованную цепью к стене.

— В следующий раз. Кстати, оформите: Жук, вассал Раду.

Горгулья споро застрочила в другой книге, толще прежней.

— И еще сувенир. В сумке.

Цепкая лапа подняла за волосы отрезанную голову. Октавия улыбнулась ласково-ласково, так что горгулья предпочла побыстрее спрятать сувенир обратно.

— Держите, это ваше. Приходите к нам еще!

Загрохотал металл: из окна вниз пополз ржавый трап. Жук спускался первым, рискуя свалиться вниз и свернуть шею.

— А это река? У вас и реки есть? Круто! А это город? А где замок? Я думал, у вас тут замки, короли, ну типа полное средневековье. Лошадки там, рыцари. А это дракон?! Реально?! Дракон! Эй, дракон! — Он замахал саквояжем. — Блин, не заметил меня… Ну, хоть сфоткать успел. Сеть не ловит. Чего она не ловит? У вас сети нет?!

Октавия хмыкнула и обогнала расстроенного Жука. Она шла по улице, подбитые каблуки новых сапог звонко цокали по булыжнику, и встречные люди и нелюди спешили поздороваться с той самой Октавией Раду.

Приятно вернуться домой. Да еще и в обновке. Сапоги из черной кожи с клубками разноцветных змей сидели идеально. Ручная работа. Отличная кожа.

0

В нашем дворе стоял танк. Прямо между качелями и клумбой — Т-26 с Великой Отечественной. Его вроде как для памятника еще лет десять назад везли в центр, но по бумагам вышла ошибка. Поднялся скандал, а танк так тут и остался. Люк ему, конечно, заварили, еще и оградку выстроили. Шло время, мы читали журнал «Юность» и слезно провожали олимпийского мишку в какой-то олимпийский рай, а танк все стоял. Ребзя гоняли в футбол на коробке и бегали в кинотеатр смотреть «Спортлото-82», а танк все стоял. И даже когда брежневский пиджак упал саваном — танк никуда не делся. Зимой мы штурмовали его, как снежную крепость, а летом на нем спал одноухий кот Соломон. Дворник нехотя сметал с башни палую листву. На субботнике в камуфляж вдыхали новую жизнь, выводили красную звезду и отскребали наклейки. Однажды Вася Гречко́ нацарапал сбоку фломиком: «ЗА АТЕЧЕСТВО И РОДИНУ-УРОДИНУ!!».

Танк крепко врос в нашу действительность и остался там каким-то странным уравнением детства. Вот этим, пахнущим грибным дождем и зеленкой с разбитой коленки. Этим, в котором не существовало слов «постмодернизм», «пневмония» и «прибыль». Этим уравнением без переменных, накаляканным на пионерском знамени цветными мелками. Танк посреди детской площадки.

Сейчас уже трудно установить, почему вместо военной машины мы видели те самые крылатые качели. Мне кажется, всему виной некая «большая мечта», которую нам с рождения вколачивали в сознание, как ледоруб в череп Троцкого. Без усложнений и подробностей, без домыслов и последствий — танк просто должен был выстрелить, пусть даже по детской площадке.

Существует множество различных игр: начиная от лапты и завершая (вероятно, в голову) русской рулеткой. Наш танк выполнял те же функции, но как-то фантомно, не покидая пределов подсознания. Вот все берутся за руки, вот раздается грохот, вот по скованным одной цепью пробегает судорога, вот замирают красные сердца, искажаются лица. Звезды лопаются, как разбитые бутылки, и тут звучит считалочка. Ну, вот эта, знакомая и родная:

…три

…два

…один

Пое-е-е-ехали!

1

— А зовут-то тебя как?

— Сеня.

— Ага. Арсений, значится.

— Сергей.

— Это ж другое имя.

— Я знаю.

— А почем…

— Родители не знали.

— Дела-а-а. А меня можешь Митричем звать.

— Дмитричем?

— Да, Митричем.

Надо сказать, что из университета меня отчислили с пятью неудами и одним резким оскорблением от усатого химика. Также надо сказать, что принял я все это с достоинством королевского гвардейца. Не стал устраивать скандал, а стал думать, как бы устроиться продавцом в пивной ларек на углу Октябрьской. Однако скандал все же случился, но уже по инициативе моего отца, он был таким раскладом крайне недоволен. Сошлись на том, что я пойду по его старым знакомствам в наш ракетостроительный комплекс «Заря». Инженером или, не дай бог, конструктором я бы и сам себя на пушечный выстрел не подпустил, но в архиве требовался кто-то «на побегушках». Что поделаешь, когда стране нужны не пулеметчики, а патроны?! Вот от этого подай-принеси-подержи-прикури уже стоило отталкиваться. В корпусе «Д» в основном ошивались простые работяги. Им, может, и снилась земля в иллюминаторе, но исключительно после того, как они наклюкаются одеколона. Вообще, оказалось, что не все здесь расхаживают в белых халатах, а научная фантастика пахнет обычным машинным маслом.

— А ты как вообще, Сеня, к этому всему относишься?

— К чему?

— Ну, я не знаю. Переходящему знамени советской космонавтики, во.

— К чему?

— Да ну тебя.

— Не, я вообще очень космонавтику люблю. Всегда мечтал полететь к звездам и все такое. Мне даже Гагарин снится иногда.

— Снится?

— Ага. Стоит в соболиной шубе на табуретке и говорит мне: «Сеня, а я знаю, где ты бутерброды спрятал».

— И чего это значит?

— Для космонавтики?

— Да вообще.

— Поди разбери. Наверное, что он знает, где я бутерброды спрятал.

— А ты?

— А я не знаю.

Чтобы все рассказать-показать, ко мне приставили сухопарого мужичка с загадочно-дебильной улыбкой. Он нервно дирижировал сигаретой и в целом походил на Шурика из «Операции Ы». Но на такого Шурика, который знает за тяжелую промышленность и самогон.

— Мы по деталям на образец работаем, — объяснял он, — считай, завод, Сень. Начальство не хочет с заводом из Москвы дела иметь, поэтому собираем тут.

— А что собираем?

— Пепелац.

— А?

— Бэ. Разное собираем. Вон даже космоплан.

— А это чего? Ракета?

— Сам ты ракета. Космоплан — это космоплан, — Митрич почесал затылок, — а ракета — это ракета.

— И собрали?

Он промолчал, только открыл массивную дверь, и мы оказались в узеньком коридорчике. Солнечный свет из распахнутых окон полировал зеленые стены, на подоконниках стояли цветочные горшки. Ну, не прям цветочные, а со всякими папоротниками и алоэ, как у моей бабушки в Королёве. Выглядело уютно, и я решил, что все не так уж плохо с этой «Зарей».