Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Он был испуган вдвойне — боялся и моря, и своего собственного страха, который грозил навсегда привязать его к суше, превратить его в урода из тех, что показывают в цирках, — наделенного жабрами и перепонками, но страдающего водобоязнью, урода с шелудивой кожей, мучительно пересыхающими жабрами, воспаленными щупальцами, который при этом отказывается приближаться к воде. Поэтому он пересилил себя, и морская вода смягчила его кожу, успокоила его.

Он с трудом заставил себя открыть глаза и посмотреть в рассеянную голубоватую мглу под собой, зная, что он может никогда больше не увидеть донных скал — лишь бесконечную бездну, в которой, вильнув хвостом, исчезают хищники.

Это было страшно трудно, но он поплыл, и ему стало лучше.

По настоянию Шекеля Анжевина позволила Флорину поколдовать над ее металлической начинкой. Она все еще чувствовала неловкость. Чтобы дать Флорину возможность работать, пришлось загасить котел, обездвижив ее. Анжевина пошла на это — впервые за многие годы. Она жила в постоянном страхе, что ее топка погаснет.

Флорин возился с котлом, как делал бы это с любым обычным двигателем: постукивал по трубкам, азартно работал гаечным ключом, но потом поднял взгляд и увидел, как побелели костяшки пальцев женщины, вцепившейся в руку Шекеля.

В последний раз в ее нутро вот так залезали, когда подвергали переделке. Флорин стал помягче орудовать своим инструментом.

Как он и предполагал, Анжевина передвигалась благодаря старому, неэффективному двигателю, нуждавшемуся в ремонте. Вкратце объяснив все Анжевине, Флорин под ее испуганные вскрики занялся демонтажем.

Наконец она успокоилась (назад пути уже не было, сказал ей Флорин жестко: она больше никогда не сможет двигаться, если оставить ее в таком виде). И когда он закончил работу несколько часов спустя и вылез из-под нее, потный, в масляных пятнах, и поджег топливо в ее переоборудованном котле, она сразу же почувствовала разницу.

Они оба устали и были смущены. Когда давление в котле поднялось и Анжевина покатилась, почувствовав новые резервы мощности, когда она проверила топку и поняла, насколько меньше тратится теперь угля, ей стало ясно, сколь многим она обязана Флорину. Но Флорину было так же неловко выслушивать ее благодарности, как ей — произносить их, а потому с обеих сторон слышалось лишь неразборчивое бормотание.

Позднее Флорин, устроившись в своем чане с морской водой, принялся размышлять над тем, что он сделал. Теперь она может забыть о ежечасных поисках топлива. Ее разум освободится: ей больше не нужно постоянно думать о котле, не нужно просыпаться ни свет ни заря, чтобы подбросить угольку в топку.

Он усмехнулся.

Поднимаясь после ремонта, Флорин заметил свежую царапину на ее шасси — вероятно, задел ключом или отверткой. Он оставил след на испачканной им металлической поверхности. Анжевина неизменно следила за чистотой своих металлических деталей, а потому царапина была довольно заметна. Флорин поежился от неловкости.

Когда Анжевина увидела царапину, ее губы скривились от гнева. Но шли минуты, злость понемногу рассеялась, выражение ее лица переменилось. И перед уходом, пока Шекель стоял, дожидаясь ее в дверях, она подкатила к Флорину и спокойно сказала ему:

— Не переживайте из-за этой царапины. Вы просто чудо сотворили. А эта отметина… Ну, это часть ремонта. Часть обновления. — Она улыбнулась ему и удалилась, не оборачиваясь.

— Я очень рад, — машинально пробормотал Флорин, довольный и смущенный. Он устроился поудобнее в своем чане. — Вообще-то это ради парнишки. Ради Шекеля.

В Заколдованном квартале Армады было всего десять более или менее крупных кораблей, упрятанных в одном из носовых уголков города, на границе с кварталами Сухая осень и Ты-и-твой короля Фридриха.

Подданные энергичного торгаша Фридриха по большей части игнорировали призрачные корабли рядом с их кварталом, интересуясь в первую очередь своими базарами, цирками гладиаторов и ростовщиками. А вот в Сухой осени близость Заколдованного квартала ощущалась даже через узкую кромку разделявшей их воды, пагубно влияя на владения Бруколака. Там, где Сухая осень соседствовала с заброшенными кораблями, его собственные суда имели жалкий и неприглядный вид.

Возможно, жители квартала обладали обостренной чувствительностью к мертвецам и неживым из-за присутствия в Сухой осени Бруколака и его приближенных-вампиров. Может быть, именно поэтому в Сухой осени, в отличие от Ты-и-твой, постоянно помнили о близости проклятого Заколдованного квартала.

Оттуда исходили жуткие звуки, бормотания, разносимые ветром, слабое тарахтение двигателей, трение чего-то о что-то. Некоторые утверждали, что все это — иллюзия, порождаемая ветром и странной архитектурой древних кораблей. Но верили в это лишь немногие. Иногда какая-нибудь группка (неизменно из недавнего пополнения) отваживалась отправиться на эти корабли, но все возвращались несколько часов спустя с перекошенными лицами, бледные, и отказывались говорить об увиденном. А случалось, конечно, что смельчаки и не возвращались.

Ходили слухи, что попытки отделить эти десять кораблей от остального города (затопить их, стереть Заколдованный квартал с карты Армады) заканчивались пугающими неудачами. Большинство армадцев питали суеверия насчет этого тихого места, но, несмотря на все свои страхи, против уничтожения квартала они категорически возражали.

На заколдованные корабли не садились птицы. Эти указующие в небеса старые мачты и их обрубки, эти покрытые грибком просмоленные остовы и драные паруса имели безлюдный, заброшенный вид.

Если кто-то хотел побыть в одиночестве, он отправлялся на границу Сухой осени и Заколдованного квартала.

Под холодной ночной моросью стояли двое людей. Кроме них, на палубе клипера больше не было никого.

Перед ними в тридцати футах находилось длинное узкое судно — древняя галера, пустая и неосвещенная, корпус которой потрескивал в непрестанном движении на непрекращающемся ветру. Мостки, соединявшие ее с клипером, прогнили и были перегорожены цепями. То было носовое судно Заколдованного квартала.

За спинами этих двоих шумела центральная часть города — хаотичные торговые галереи, переходившие, петляя, с судна на судно, игральни, танцевальные залы. На самом же клипере царила тишина. Несколько палаток на его палубе были необитаемы. Те немногие, кто жил здесь, уже поняли, кто стоит на палубе корабля, и старались не попадаться им на глаза.

— Ничего не понимаю, — тихо сказал Бруколак, не глядя на своего собеседника. Его спокойный хрипловатый голос был едва слышен. Ветер и дождь откинули с лица гриву его волос, и он уставил взгляд в черную воду моря за галерой. — Объясни. — Он повернулся к Утеру Доулу и поднял брови с выражением легкого испуга на лице.