Дмитрий Тагунов - Меня нет [Сборник]

Гость чуть наклонился вперёд, пронзая Говарда немигающим взглядом.

— Я — Брок.

Говарда прошиб холодный пот. Он перевёл ошарашенный взгляд на собаку, и та радостно задышала, открыв рот и высунув язык.

— Когда-нибудь твои фокусы меня в могилу сведут, Брок, — голосом, в котором чувствовались одновременно обида и удивление, обратился хозяин к псу. Тот лишь требовательно махнул хвостом. — Ладно, — сдался Говард и, положив на стойку ключ, пододвинул его новому Броку.

— Ты хороший человек, — проговорил наёмник, взяв ключ и спрятав его на поясе.

— Надеюсь и впредь оставаться человеком, — вяло улыбнулся Говард, провожая взглядом направившегося к выходу наёмника.

В дверях новый Брок обернулся и проронил:

— Не волнуйся. Ты слишком толст для леса. Я бы никогда не выбрал тебя.

И с этими словами скрылся из виду, сопровождаемый своим четвероногим хозяином.

Говард нервно затянулся, чувствуя, как гулко отдаётся пульс в висках. Выдохнул большое облако табачного дыма, едва не закашлявшись, и потянулся рукой к одной из бутылок, стоявших рядом на полке.

— Надо же, я слишком толст. Тоже мне удивил. — Он невесело ухмыльнулся и поставил бутылку обратно. И запоздало отвечая ушедшему лесному духу, заключил: — И это, чёрт возьми, хорошо!

12—21 августа 2016 года

Сквозь маленькие мутные проёмы окон пробивался слабый, утомлённый свет вечернего солнца. Чадила на стене старая лучина. В избе душно, неприятно, но ворчливый Эрнан, бывший наёмник, запретил открывать дверь. Пот е рпите, сказал он семье.

Сидя на жёстком табурете, Эрнан вертел в руках деревянную игрушку, коротким ножом вырезая на её голове некое подобие лица.

Его супруга, Жюли, извлекла из горячей печи горшок и поставила посреди стола. Расставила миски, зачерпнула большим черпаком из бочки воду и разлила по кружкам.

— Эля, к столу, — позвала она дочь.

Девятилетняя девочка, сидевшая у дальнего окошка, встрепенулась, ловко соскочила с лавки и подбежала к столу. Уселась, подвинув к себе толстую глиняную миску. Взяла гладкую деревянную ложку. Выжидающе посмотрела на отца.

— Папа! Кушать!

Эрнан недовольно вздохнул, глянул на семью исподлобья и отложил в сторону куклу и нож. Носком сапога смёл стружку, покрывавшую пол, под табурет и неторопливо уселся во главе стола. Снял крышку с горшка, ухватился за длинный черпак и наполнил протянутые миски кашей.

— Ешьте, — устало откинулся он на стуле.

— А ты? — спросила жена.

— Сейчас. Посижу минутку и тоже поем. Не ждите меня.

Девочка не преминула воспользоваться советом. Соскребая кашу ложкой, она неистово сдувала горячий дымок и отправляла большие порции себе в рот. Эрнан задумчиво смотрел куда-то в пространство, размышляя о чём-то своём. Его жена догадывалась, что волнует мужа. Их бедность. Их нужда. Постоянная нехватка денег.

Когда-то их семья считалась весьма состоятельной. Но бездумные растраты и беспечность привели к тому, что вскоре все трое смогут ощутить на горле костлявую руку голода. Эрнан мучился, пытаясь придумать решение, но выхода не было.

— Придётся ехать к матери, — сказал он таким голосом, словно признавал поражение в давнем, но важном споре.

— Она опять повелит тебе соблюдать те глупые традиции, — напомнила супруга.

— Пусть велит.

— Заставит стоять перед ней на коленях.

— Встану.

— Прикажет исполнять любые её капризы.

— Исполню. — Эрнан устало закрыл глаза. — Только бы не прогнала…

Девочка, первой справившаяся со своей порцией, облизала миску, поставила её на стол и спросила:

— Мы поедем к бабушке?

— Нет, солнышко, папа шутит, — приобняла её за плечи мама. — Ведь так?

— Жюли, через месяц нам будет нечего есть! — раздражённо проговорил Эрнан. — Что ты предлагаешь? Сидеть и ждать чуда?

— Мы что-нибудь придумаем, — убеждённо сказала жена.

— Да нечего больше придумывать!

Мужчина громко треснул по столу кулаком. Его миска, стоявшая пустой, подскочила от удара, полетела вниз и глухо разбилась об пол, во все стороны брызнув осколками. Наступила тишина, в которой каждый боялся сказать хоть слово. Девочка прильнула к матери, спрятав лицо. Жюли смотрела на мужа с укором и каким-то обречённым смирением. Осознав, что напугал двух самых близких для него людей, Эрнан недовольно смутился, затем поднялся с места, прошёлся к выходу, приоткрыл дверь и прислонился плечом к проёму, глядя куда-то вдаль. Извиняться он не собирался, да и не умел. Сами виноваты: деньги можно взять только у одного человека, и глупо это отрицать. Упрямство до добра не доводит.

Жюли отстранилась от дочери, достала из угла совок и метлу и, стараясь не шуметь, смела осколки с пола.

— Это на счастье, — поймав непонимающий взгляд дочери, прошептала она. Эля с интересом посмотрела на свою миску, вышла с ней на середину комнаты и с силой бросила вниз. От резкого звона вздрогнула Жюли, и девочка увидела страх на лице матери.

— Эля! — гневно ворвался в дом отец. — Что ты сделала?!

Он грозно приблизился, нависнув над дочерью, и от того, насколько резкими и порывистыми были его движения, девочке стало не по себе. Она со всей отчётливостью поняла: ударит. Глаза её наполнились крупными слезами. Нижняя челюсть задрожала, и, едва ворочая языком, Эля заныла:

— Это на счастье! Я хотела, чтобы всё опять было хорошо! — она заревела, растирая кулачками намокшие глаза и постоянно всхлипывая. — Мама сказала, что это на счастье…

Эрнан удивлённо переводил взгляд с дочери на супругу и обратно, не понимая, злиться ли ему или утешать. В конце концов, он сел на корточки перед дочерью и ласково положил ладонь ей на макушку.

— Не плачь, — тихо попросил он. — Перестань. Я не злюсь на тебя. — Он притянул к себе девочку и осторожно заключил в объятья. — Скоро всё изменится, и мы заживём как раньше. Вот увидишь. Ну? Уже не плачешь?

— Не-е-т, — протянула Эля, пряча своё покрасневшее заплаканное лицо.

— Вот и умница. Ты у меня самая хорошая. Но посуду больше бить не надо. Хорошо? Обещаешь?

Эля судорожно вздохнула, напряжённо отстранилась от отца и посмотрела ему в глаза.

— Обещаю.

Повозку невыносимо трясло, и девочка, свесившись через край кузова, вот-вот ждала, что её нутро вывернет наизнанку. Мул, тащивший повозку, мерно цокал копытами по булыжному полотну дороги, и это раздражающее цоканье прогоняло из головы все мысли.

Отец и мать сидели спереди, не прижимаясь друг к другу. Они молчали, вдоволь наругавшись ещё в покинутой утром хижине. Вокруг возвышались покрытые зеленью холмы, простирались поля, качались рощи. Живучая травка пробивалась из-под булыжников между двумя колеями дороги. Несколько раз на пути встречались небольшие ручьи, и мул издавал недовольное блеяние, ступая на непрочные, давно не обновлявшиеся доски мостов.