Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

«Налево. Идите по зеленой дорожке. Налево. Идите по зеленой дорожке». Это даже не люди, это не могут быть люди – так, грубые подобия человека. И каково разнообразие голосов, которыми изводит его это семя! Пронзительные и басистые, тараторящие и вкрадчивые, неторопливые и рассудительные, взрослые, детские, с разными акцентами, большей части из которых он даже не узнает и понимает с трудом! Его благословенный Дух всегда говорил одинаково, одним и тем же голосом. Он отчаянно тоскует по ней. Да, он привык думать о Духе как о женщине, хотя это с тем же успехом мог бы быть спокойный, нежный голос мальчика. Впрочем, это не важно. Земные половые различия не имеют значения там, наверху, святые ангелы Божии не имеют пола. Дух был его постоянным спутником с малолетства, его советником, его неразлучным другом. А теперь у него в мозгах языческое семя, и, быть может, он никогда больше не услышит ее благословенного голоса…

«Я не оставлю тебя и не покину тебя». Так сказал ему Дух в ту ночь, когда он был окрещен, в ту ночь, когда он – она – впервые заговорила с ним. Ему было шесть лет. «Я не оставлю тебя и не покину тебя».

Нельзя думать об этом. Разумеется, не следует думать ни о чем, что способно поколебать его мужество, его решимость исполнить свою миссию, но дело не только в этом. Есть и более серьезная опасность: определенные мысли, будучи достаточно сильными, способны привлечь внимание детекторов космопортовской службы безопасности, настроенных на определенные характерные паттерны мозга, особенно повторяющиеся.

Один мудрый человек с нашей родной планеты сказал: «Человек есть мера всех вещей…» Нет, чуждое семя не желает, чтобы он думал о чем-то еще.

«Вам никогда не хотелось поселиться в Священнодубской Гавани? – перебил другой голос. – Всего двадцать минут от делового центра – и вы окунаетесь в иной мир, мир покоя и комфорта…»

«…И несуществующих, что они не существуют», – закончил первый голос, снова выплывая на поверхность. Другой мудрец сказал еще точнее: «Люди делятся на две категории: умные, не имеющие религии, и религиозные, не имеющие ума».

Кайна пробирает дрожь, несмотря на идеальный искусственный климат. «Надо затушевывать мысли!» – напоминает он себе. Он изо всех сил старается раствориться в бормотании голосов и мелькании лиц вокруг, превратиться в бессмысленного, бессловесного зверя, чтобы спрятаться от врагов Господа.

Разнообразных механических часовых и двоих живых охранников он минует без труда, как и рассчитывал, – братья-военные хорошо подготовили его маскировку. Он стоит в очереди к последнему пропускному пункту, когда замечает ее, – по крайней мере, он думает, что это именно она: маленькая смуглокожая женщина, которую волокут под локти два космопортовских охранника, облаченных в тяжелую броню. На миг их взгляды пересекаются, она смотрит ему прямо в глаза – а потом снова опускает голову, довольно убедительно изображая стыд. Сквозь туман архимедианских голосов в памяти всплывают слова из инструктажа: «Сестра-мученица», однако он поспешно затушевывает их. Если и есть слово, которое способно насторожить детекторы, так это «мученица».

Последний пропускной пункт – самый дотошный, как и должно было быть. Часовому, чьего лица было почти не видно за многочисленными сканерами и линзами, не понравилось, что в маршрутном листе Кайна значилась Арджуна, последний порт, где он побывал перед тем, как отправиться на Архимед. Арджуна не состоит в союзе ни с Архимедом, ни с Заветом, хотя обе планеты рассчитывают привлечь этот мир на свою сторону, и у него нет официальных дипломатических отношений ни с тем ни с другим.

Служащий еще раз проводит своим сканером над маршрутным листом Кайна.

– Гражданин Макнелли, можете ли вы объяснить, с какой целью вы останавливались на Арджуне?

Кайн повторяет заученную легенду: он был в гостях у своего родственника, который работает в горнодобывающей промышленности. Арджуна богата платиной и другими минералами, и это еще одна причина, по которой обе планеты хотят заключить с ней союз. Однако на данный момент ни архимедианские рационалисты, ни авраамиты с Завета пока не сумели там зацепиться: большинство жителей Арджуны, прибывшие изначально с полуострова Индостан, не желают враждовать ни с теми ни с другими, что всерьез беспокоит как Архимед, так и Завет.

Служащего не устраивают объяснения Плача Кайна, и он принимается изучать его прикрытие более тщательно. Кайн гадает, сколько еще времени придется ждать отвлекающего маневра. Он отворачивается с небрежным видом, окидывает взглядом прозрачные кабинки из уранового стекла, расположенные вдоль дальней стены, и. наконец находит ту, где допрашивают смуглокожую женщину. Кто она – мусульманка? Коптка? А может, и нет – на Завете живут и австралийские аборигены-иудеи, остатки движения Потерянных Племен, существовавшего на старой Земле. Он напоминает себе, что совершенно не важно, кто она: она его сестра во Господе и вызвалась пожертвовать собой ради успеха миссии – его миссии.

На миг она оборачивается, и их глаза снова встречаются сквозь искажающую стеклянную стену. На щеках у нее оспинки от прыщей, но вообще она хорошенькая, на удивление молодая для такого задания. Интересно, как ее имя? Когда он вернется – если вернется, – он сходит в Великую Скинию в Новом Иерусалиме и поставит свечку в память о ней.

Карие глаза. Ему кажется, что она смотрит печально, потом отводит взгляд, оборачивается обратно к охранникам. Неужели это правда? Во время обучения в центре подготовки мученики – самые привилегированные из учащихся. И она знает, что вот-вот увидит лик Самого Господа… Отчего же она не ликует? Неужели она страшится боли расставания со своим земным телом?

Часовой, стоящий напротив, смотрит в пространство, читая сведения, которые проходят у него перед глазами. Плач Кайн открывает рот, чтобы что-нибудь сказать – чтобы поболтать о том о сем, как поступил бы любой гражданин Архимеда, вернувшийся домой после долгого отсутствия, респектабельный гражданин, виновный разве что в том, что посмотрел несколько религиозных передач на Арджуне, – и замечает краем глаза какое-то движение. Молодая смуглокожая женщина в кабинке из уранового стекла воздевает руки. Один из стражников в доспехах отшатывается от стола, едва не падая на пол, второй тянется к ней рукой в перчатке, словно желая остановить, – но на его лице беспомощное, безнадежное выражение человека, который видит свою смерть. Мгновением позже по ее рукам взбегает голубоватое пламя, рукава свободного платья обугливаются, и она исчезает во вспышке ослепительно-белого света.

Люди визжат, разбегаются подальше от стеклянной стены, которая вся пошла трещинами. Свет вспыхивает и затухает, стеклянные стены покрываются изнутри черной коркой – Кайн догадывается, что это человеческий жир, обратившийся в пепел.