Вероника Батхен - Вербариум [litres]

Один лишь миг видел я эту жуткую картинку. Этого хватило, чтобы понять Риту и Тимофея.

Злоба имеет вес. Демон скопил столько злобы, что мог бы раздавить не только дом, но и целый город.

Муха тоже ощутил это. Он сгорбился и рухнул на колени.

Я бросился его поднимать.

– А хрен тебе! – заорал Муха, держась за меня и запрокинув голову. – Ты со мной не справишься! Потому что ты – дерьмо собачье, а я – человек!

Он впал в ту самую ярость, когда голыми руками рвут стальные тросы. Даже демону стало бы понятно – смерть тут не знак победы, а скорее уж знак поражения.

Ярость заразна – и на меня тоже накатило. Мы стояли, подпирая друг друга, и крыли демона последними словами. У меня в голове рычало и свистело – это он, видно, отругивался. Тяжесть рухнула на наши головы, как воз кирпичей с крыши, и мы повалились в снег.

И тут я увидел чудо.

Муха приподнялся на локте и выкрикнул непонятное слово. В человеческом языке, кажется, даже нет таких гортанных, рокочущих, полных спрессованной силы звуков. Муха заговорил на этом языке, сам не осознавая подмены. Каждая фраза была – как удар бича.

Тяжесть разом пропала. Воздух вдруг очистился. Рёв и свист исчезли из моей головы.

Муха ещё покричал немного, но не так свирепо. Скорее это было прощальное пожелание, что-то вроде: катись колбаской, пока я добрый, и чтоб я тебя тут больше не видел!

– Как ты это сделал? – спросил я, вставая и отряхиваясь. – Как это получилось?

Он ответил на том же языке, который вдруг стал мягким, воркующим, изумительно передающим дружеское участие и безмерную усталость.

– Муха, говори по-русски.

– Ага, – сказал он. – Куда эта сволочь подевалась? Ты заметил?

– Сгинула. Что это был за язык, Муха?

– Муха, Гость! – завопил выскочивший на крыльцо Дед. – Вы чего в снегу валялись? Вы чего, орлы?

– Сейчас спрошу симбионта, – ответил Муха и поднялся на ноги. – Куда бы его выпустить?

В дверном проёме появилась Рита.

– Он ушёл, – сказала она, – он ушёл. Как вы это сделали?

– Сейчас узнаю, – и Муха пошёл в дом.

– Ты что-нибудь видела? Что-нибудь поняла? – спрашивал я Риту.

– Я ничего не поняла…

Чтобы выпустить симбионта, мы опять выставили за двери Тимофея, Шведа и Риту. Потом впустили.

Симбионт имел жалкий вид. Наш чёрный столбик даже не мог толком выпрямиться.

– Что это с тобой? – спросил Муха. – Что случилось?

Симбионт пробормотал несколько слов, которых мы не смогли разобрать.

– Ты испортился? Давай ко мне перебирайся, – предложил я. – Муха вымотался, как собака, а я ещё ничего, свеженький. Подкормишься!

– Выжжено шесть блоков, – доложил он. – Погибли западноиранские языки… Погибли южноаравийские диалекты… Восстановлению не подлежат…

– Господи, какие ещё диалекты?! Главное – ты сам жив! – закричал Муха. – Что это такое было? Что за нечистая сила? Ты понял?

– Понял.

– Как его зовут? – вмешалась Рита. Ей нужно было имя – тогда она могла как-то управиться с демоном.

– У него нет имени. Служебное устройство, как я. Новое, есть недоработки. Разума тоже нет, только эмоции, – доложил симбионт. – Операционная среда – язык. Лингводемон. Оперирует привнесёнными эмоциями. Отзывается на эмоции. Охотится за эмоциями.

– Значит, заклинать его бесполезно? – растерянно спросила Рита.

– Всё равно что заклинать утюг, – Муха усмехнулся. – Вы здорово влипли.

– Как же эти, как их там, к нему обращаются, если нет имени? – домогалась Рита.

– Язык команд – Старший Язык. Слышит Старший Язык – выполняет команды. Сам знает сто пятьдесят четыре фразы и по двести сорок слов из десяти языков. Может комбинировать, но не очень хорошо. Я же говорю – новая модель, неотлаженная. Отлаживают и совершенствуют здесь. Хорошая среда – есть выплески дурных эмоций.

– Ты же сказал, что у тебя отсутствуют категории добра и зла, – напомнил ему Муха. – Как же ты знаешь, что эмоции дурные?

– Не имею эмоций, но имею разум. Если эта модель пользуется эмоциями, то эмоции по определению не могут быть хорошими. Сам отличить не могу, но делаю вывод.

– А блоки почему сгорели?

– Старший Язык… он… он не для употребления… Для понимания. Служебное устройство не выдерживает напряжения.

– Ты знал это? – удивился я.

– Знал.

– Как же ты додумался командовать на Старшем Языке? – спросили мы его. – Ты же за гранью добра и зла!

– Муха мой хозяин. Хозяина нужно выручать, – ответил симбионт. – Функция помощи встроена.

– Так помощь – это же добро! – вмешался Дед.

– Помощь – это функция. У меня она есть. У иных – нет.

Провалиться мне на этом месте – в ровном тоненьком голоске нашего симбионта была издёвка. И Дед её уловил.

– Орлы, у вас разве ко мне есть претензии? – спросил он.

– Никаких претензий, – чуть ли не хором ответили мы с Мухой.

– Он отступил, – сказала Рита. – Он не ушёл, он только отступил. Он ещё немало гадостей придумает, прежде чем отцепится от латтонского языка. Парни…

– Что? – спросил Дед.

– Вы нас не бросите? Нас всего пятеро, парни. Если Боро выживет – то пять… У вас есть Россия, а у нас?..

– И у вас есть Россия, – ответил Дед. – Вы двадцать лет стояли к России задом, к Европе – передом. Может, пора поменять позицию?

– Нет, у нас только Латтония. Нам бежать некуда, – сказал Тимофей.

– Молчи, – велела ему Рита. – Гость…

– Я четыре года Гость. А тут я все эти двадцать лет. Вы только потому перешли на русский, что плохо знаете английский, – ответил я ей. – Ты классная девчонка, я всё понимаю, но… если вдруг всё образуется и мы прогоним эту нечисть окончательно… мы больше не будем вам нужны. И я тебе не буду нужен. Мы это уже проходили.

– Мы не верим и, наверно, уже никогда не поверим друг другу, – добавил Дед. – Ты уж прости нас, Тимофей, но мы никогда не сможем забыть, что ты латтонец. Ты свой в доску, но ты латтонец. И если парочка других латтонцев скажет тебе, что ты плохой латтонец, ты сделаешь всё, чтобы они тебя признали хорошим латтонцем.

– Да, это так, – вместо Тимофея признался Швед. – Нас хорошо поссорили. Профессионально поссорили.

– Но, может быть, ещё можно что-то поправить? – спросил Тимофей. – Я… я готов…

– Вы столько раз требовали от нас покаяния! Сами бы хоть извинились за то, что двадцать лет нас гнобили! Вам ведь это даже в головы не приходит! – упрекнул Дед. – Тимофей, не извиняйся. Ты – это ты…

– Мы сделали всё, что могли, – сказал я. – Муха, забирай симбионта.

– Да, мы сделали всё, что могли, – согласился Муха. – А теперь пускай сами разбираются.

– А что мы можем?! – вдруг заорал Тимофей. – Ну, что мы можем?! Нас всего пятеро! Ну, отступил этот проклятый лингводемон! Ну, отступил!.. И что мы можем сделать?! Так и говорить всю жизнь по-русски?! Мы не хотим! У нас свой язык!