Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

Императорский консультант Гиона Густаф метался по своей комнате, отдаваясь странному беспокойству. Наконец, когда едва показался рассвет, подбираясь розовыми перстами из-за горизонта, я уже засыпал, в одежде, взмыленный, уставший. Угасающий мой взгляд скользнул по унылой сельской картине, кривым дорожкам трещин в башенных камнях и уткнулся в окно.

Вот тогда меня настигло второе потрясение.

Какой-то человек висел за окном. Кажется, цепляясь за башенный парапет, наподобие летучей мыши, так что плащ его перегородил для меня мир снаружи. На секунду он перестал скалиться, и я признал в нем господина, которого под руку с Марией запечатлел художник. Такое чувство, что именно этого господина не хватало нашей ночной трапезе…

Он оторвался от стены, отпустил себя, успев сверкнуть алыми зрачками — это предупреждение! — и рухнул вниз!

Я не смог встать с постели, убедиться, не погиб ли странный ночной гость.

Я лишился чувств.

Мне снился тронный , тронный зал, и вместо головы его величества на плечах сидело солнце, увенчанное короной. За спиной парил орел, что кричит на восток и на запад — или в уши его величества. Мне приказывают отправиться с поручением, а я, отдавая себя на высший суд, признаюсь в том, что болен. Тогда придворные ангелы подают мне четыре пилюли на металлическом подносе, три — от болезни и одну — от меня самого. Я кланяюсь — или медленно укладываюсь на целительную кушетку. Ручные перуны его величества щекочут мне виски. Тело вибрирует струной.

Я выхожу из дворца, и Жак исполняет сложный реверанс в шутливой своей манере, у него выходит скверно, но я смеюсь. Я давно не смеялся.

Экипаж покидает столицу.

Нечеловек, что испугал меня под утро, казался теперь скорее плодом воображения, игрой снов, а не явью. Был ли он?

Я выбрался из постели и боязливо глянул в окно. Высота светила подтверждала мою разбитость: я вряд ли проспал дольше двух часов. Раннее утро!

А ярмарка на крепостной площади вовсю бурлила. Вертелся, истекал жиром румяный поросенок, лаяли псы у колодца, и на них шикали торговки платьем. Крестьяне прибывали на своих телегах, раскладывали урожай по лавкам.

Я совершил утренний туалет и спустился вниз; замок был пуст. Некоторое время я бродил по площади, надеясь, что свежий воздух и прогулка прояснят мои туманные мысли о событиях ночи. Толпы простолюдинов прибывали, и меня как бы захлестнуло в промежуток меж низкими домами, которые, видимо, относились к военным частям или гарнизонным складам. Я ждал, когда поток людей схлынет. Их поведение настораживало. Никто не обращал на меня внимания, а ведь я был одет по столичной моде, и все во мне выдавало чужого аристократа. Что ж… я махнул рукой и списал это на исключительную нелюбознательность местных…

Шорох за спиной привлек мое внимание.

Я обернулся — никого; устремил взгляд ввысь — и вот тогда это случилось.

Мой утренний кошмар, мой гость падал утренней звездою.

Жабо сбилось от ветра ему в рот, загородив клыки. Плащ был словно сшит из сотен летучих мышей, и трепетали рваные края. Он падал не так, как падают неодушевленные предметы, притянутые силой земли, нет — он играл с притяжением! Медленно растопыривая руки, чрезмерно длинные, он спускался ко мне, будто проталкиваясь сквозь толщи вязкого и туманного воздуха. Над ним с крыши низкого здания вздымалась верхотура и поблескивала какая-то нить в сумеречном сиянии.

Я ринулся вглубь переулка, не успевая удивиться его смелости. Именно здесь солнце не могло добраться до создания ночи! Он рассчитал, он следил за мной, о, не прячь червивую улыбку!

Вампир оказался выше. Я выскользнул из объятий, выкрикнув имя слуги. Переулок закончился тупиком. Я издал панический крик, ужас сковал мои члены — и тогда дитя ночи приникло к моей шее, ниже, в то место, где шея переходит в плечо. Краткий укус. Холодные пальцы.

Он отошел от меня, прижимая одну руку к уху, другую — к горлу.

— Каждое утро, — сказал я, оборачиваясь и выпрямляясь, — склянка aurum liquor поддерживает в моей крови серебристый ихор. Каждое утро я не изменяю себе.

Вурдалак скрючился, как от боли в животе, рухнул на колени. Я прижал платок к месту укуса, подошел ближе и опустил руки на его потную макушку.

— Посмотри на меня. Я знал, что здесь водятся демоны. Нутро мое не врет. Изъян внутри, который соответствует миру, что из-за таких, как ты, несовершенен.

И опять этот набухающий морок — вот что на самом деле я испытал, вступая ночью в крепость и совещаясь по странным происшествиям.

Это была любовь.

Я повторял свою догадку в экзальтированном шепоте, заламывая свои руки, заламывая его руки, это была любовь, любовь, связки рук из дубовых дупел, воткнутые в мать-землю тела. Слышишь? Я усмехнулся, обнаружив под его панталонами странное атлетическое трико. Он тщетно пытался отбиться. Я перекатывался через него. Он перекатывался через меня. Мы перекатывались через нас. Вампир изошел пеной. Его выгнуло в судороге смерти, страсти, голова ночного господина мотнулась, ударилась о стену. Бескровно выпал острый клык, что я не преминул убрать в карман.

— Сил… — прошептал умирающий вампир. — Сил…

— Чш-ш-ш.

— Силин, пожа…

Когда все было кончено, он стек со стены и распластался. Кто-то из проходимцев заглянул в нашу подворотню — я заметил краем зрения — и тут же бросился прочь.

Опять этот странный треск, что докучал ночью… Из уха создания ночи выкатилась черная таблетка, вроде прессованного угля. Я поднял ее — треск прекратился — и отправил вслед за клыком.

На площади меня встретил граф со свитой.

— Я все объясню по дороге в деревню, где живет ваш враг. — Я улыбнулся графу в лицо, и он побледнел. — Когда погиб благородный дон, что любил вашу дочь — и любил, очевидно, после смерти, — какова была луна? Кто хоронил его? Не темный ли лекарь, что вчера сверлил меня взглядом?

Он задумался, и глаза его остекленели. Мне стало очевидно свойство многих здешних людей — этот стеклянный взгляд, словно они прислушиваются к голосам внутри себя.

— Впрочем, хватит, где мой слуга? Нам пора запрягаться. В деревню, граф!

Мы спохватились и выехали из крепости, и испуганной дробью отдавались в балках моста конские подковы. В спину мне летели крики угроз и страданий. Словно тот монстр, что алчет крови людей и не терпит солнца, ожил и теперь метался по крепостному двору. Загустела толчея стражников у входа в злосчастный переулок, смятение, крики, бегущие крестьяне.

Штимер перегнулся через окно моей самоходной кареты.

Стошнило его как раз надо рвом.

— Кстати, что такое «Силин», граф? Он так и сказал: Силин.

Наперекор нам бежали демоны со светящимися глазами, василиски и горгоны из стали, ревущие, угледышащие — и капитан доказывал доблесть, перехватывая чудовищ задолго до нашего экипажа. Они были отвратительны и неуместны. Они выныривали с грунтовых дорог или тропинок в полях, и трижды я прижимал платок к носу и трижды терял сознание, когда вояки хэкали и отгоняли пиками этих монстров.