Леви Тидхар - Центральная станция

– Я помню.

Лето. Может быть, в юности вокруг – всегда лето.

Они расстаются смеясь. На его губах остается вкус ее поцелуя: жаркий и сладкий, как ежевика.

– Мне пора, – говорит он.

– Ты уверен? – спрашивает Мириам. Смотрит на него снизу вверх, в улыбке – вызов, и Борис понимает, что в горле пересохло. Он легко притягивает Мириам к себе, вдыхает ее аромат. Она тепла от солнца.

– Я должен, – говорит он, но неубедительно.

Он наконец уходит, позднее, чем хотел, и опаздывая, но это ничего. Солнце высоко в небе, зной такой, что Бориса шатает, но и это ничего. Он знает, что все и всегда будет просто отлично. Он шагает по улице и улыбается людям, и те улыбаются в ответ. Его здесь знают все. Борис Ахарон Чонг – дитя Центральной.

Родильные клиники занимали тогда скромный трехэтажный баухаусовский дом на границе района, на заброшенном шоссе, отделявшем Центральную от Тель-Авива. По изрытым колдобинами дорогам все еще колесили автобусы и личный транспорт, направляясь на юг, в Иерусалим или в Газу, или же на север, в Хайфу или Ливан. Дом был древним, перелатанным, держащимся на плевке и надежде. Он имел форму корабля с окнами-бойницами. Некогда он считался классикой баухауса, множество образцов которого еще сохранялось в этой части города, напоминая о прежней, странной эпохе. В холле пахло средством для мытья полов.

На входе система здания считала личный тэг Бориса. Он кивнул ждавшим внутри парам, но не слишком приветливо, – он уже надел профессиональную маску, которую должен был носить, как высотники носят экзоскелет. Поднявшись по лестнице, вошел в лабораторию. Внутри располагалось царство медицинской прохлады, побеленных стен и мощных кондиционеров, которые очищали и стерилизовали воздух.

Первое, что бросается в глаза, – родильные камеры.

Они шеренгами выстроились вдоль стен: огромные чаны, похожие на промышленные стиральные машины. Они блестят: хром и стекло, пластик и трубы. Борис, как всегда, ходил между чанами, проверял показатели, удостоверяясь, что все идет как надо, и глядел на формирующиеся зародыши.

В размножении людей нет никакого волшебства. Яйцеклетка и сперматозоид – гаметы – соединяются, чтобы образовать зиготу. Конечно, она может образоваться и естественным образом, при соитии, как это было, есть и будет. Тот же процесс можно воспроизвести в лабе – вроде той, где работал Борис: выбрать один сперматозоид, изучить его, поместить прямо в яйцеклетку, тем самым ее оплодотворяя. Затем можно прочесть и запрограммировать генетический код зиготы, чтобы позволить ей расти и развиваться.

Можно выбрать цвет глаз из списка фирменных цветов и оттенков; можно убрать нездоровые гены и наследственные болезни. Вы хотите мальчика или девочку? Можно сделать так, что ребенок не полысеет преждевременно; можно выбрать тип волос. Можно сделать ребенка лучшим, насколько это в принципе возможно.

В конце концов, это Центральная станция. Что именно Борис – нынешний Борис, познавший на своей шкуре жизнь, ее разочарования и неожиданные повороты, – что этот Борис сказал Кранки, когда спустился с небес на Землю и вышел из космопорта?

– У тебя нет родителей, – сказал он. – Тебя вырастили в лабе, здесь, схакнули из геномов общего пользования и битого нода с черного рынка.

Эти лабы не использовали патентованный материал. Только открытые коды и грошовые копии, местами – реверсивный инжиниринг и спираченные фрагменты.

Сперматозоид встречает яйцеклетку, создавая зиготу. Так происходит традиционное зачатие. Однако у современных людей есть еще и третий компонент, важный не менее двух гамет.

Нодальное семя.

Человек без нода – калека, инвалид. Вот как Ачимвене, брат Мириам, неспособный стать участником Разговора. Не иметь нода – непостижимо. Может, вы слышали о художнике Сандовале из Лунопорта – он удалил свой нод в подпольной мехлабе. Но он был безумен. Иначе как такое случилось бы?

Итого – три гаметы. Сперматозоид, яйцеклетка, нодальное семя. Они сливаются в зиготу. Та растет, формирует сердце, ноги, руки, уши, растет, расширяется, становится эмбрионом, его помещают в лабораторный чан. Борис шагал мимо строя этих чанов, заглядывал внутрь, его нод считывал показатели жизнедеятельности эмбрионов, проецировал их в воздух перед ним, эмбрионы росли и преображались.

– Что у нас сегодня?

– Миссис Лепковиц, – сказала Шири Чоу. Почти ровесница Бориса, старший родильный техник лабы. Она пила мятный чай и ждала, когда кончится смена. – Ты справишься?

– Сколько детей я произвел на свет? – спросил Борис. Шири пожала плечами. – Справлюсь и с малышом миссис Лепковиц.

– Не сомневаюсь, – бросила Шири. Пошла к маленькой раковине и помыла чашку. – Увидимся.

– Ага.

Борис слушал вполуха. Одна часть его сознания следила за родильными чанами. Другая смотрела «Цепи сборки», подключившись к марсианскому каналу. Третья мониторила внутреннюю коммуникацию клиники, наблюдала за ожидающими парами и тем, как доктор Вайс, дежурный консультант, принимал супругов, чтобы обсудить начало лечения. Забор яйцеклетки – рутина, отнимающая очень много времени. Сперматозоид добыть куда легче, мужчина должен всего лишь эякулировать. Женщина должна вырастить яйцеклетки, снабжаемые гормонами, потом эти яйцеклетки нужно извлечь. Остальное делается в лабе.

– Вайс, вы в порядке? – спросил Борис.

– Все отлично, – ответил он мысленно. – Борис, не забудьте…

– Да?

– Не выплесните ребенка вместе с водой.

Древняя, бородатая шутка. Борис не ответил, он продолжал идти мимо родильных чанов, смахивающих на центрифуги. Предпоследний чан – для миссис Лепковиц. Мальчик, все по стандарту. Как говаривали раньше, домой писать не о чем. Миссис Лепковиц и два ее мужа ждали в приемном покое с отдельным входом. В сущности, несложная работенка: соединить гены двух сперматозоидов с яйцеклеткой женщины и нодальным семенем. Зачатие всегда сопровождала скромная церемония. Борис сверялся с протоколом и думал, что мог бы сейчас купаться в море или потягивать холодный молочный коктейль на пляже. Куда угодно, лишь бы подальше от запаха антисептика. Борис молча запустил родильную процедуру. Почти всю остальную работу делал чан. Зашипел сжатый воздух; чан открылся. Борис протянул руки и достал ревущего младенца. Осторожно обмыл крошечного человечка, завернул в пеленки. Младенцы пахнут по-особенному. Борис часто думал, что этот момент искупает все. Интересно, они с Мириам заведут детей? Если да, они сделают это старым способом, Мириам настоит – как пить дать. Борис взял младенца, чтобы отнести его родителям. Тот агукнул, поднял ручку. Вытянул пальчик, и Борис приблизил к ней лицо, стал гримасничать. Палец младенца коснулся лба Бориса.