Леви Тидхар - Центральная станция

Борис в пракосмосе. В нуль-вселенной. Вокруг – кромешная тьма. Он дрейфует по пространству без измерений, без Разговора. Брыкается, дерется, но драться не с кем и не с чем. Где он? Что он такое?

Постепенно светлеет. Борис плывет теперь в солнечных лучах. Повсюду звезды. Над головой восходит неимоверным миражом Сатурн. Планета надвигается, как величественная летающая тарелка из старого кино. Бриллиантово сверкают ее кольца. Борис слышит звук, который – вовсе и не звук. Внезапно на него обрушивается Разговор, безграничный поток сливающихся воедино фидов отовсюду, и сенсорная система не выдерживает. Он моргает – и он на Марсе, бродит по улочкам Тунъюня; он моргает – и он на Марсе-Каким-Он-Не-Был, в каналах журчит вода, четырехрукие воины скачут по лугам на гигантских животных; он моргает – и он в ГиАш в разгар войны гильдий, в исполинском, невозможном космолете, который рассекает континуум и палит в такие же корабли из лазерных пушек; моргает – и он в мире Брошенных, среди охотников на дикую технику, делящих тушу мертвой мехи, рвущих ее на части; моргает – и он над куполом Лунопорта, наблюдает за восходом Земли; моргает – и он в душной агломерации Полипорта на Титане, за пределами купола бушуют ураганы; моргает – и он везде, его сознание расщеплено, иссечено, он моргает – и…

Младенец агукнул опять. Борис стоял и тупо смотрел на ребенка. Покачал головой. Проблема с нодом? У него кружилась голова. Надо пройти проверку. Прижав младенца к груди, Борис двинулся к выходу, в приемный покой. Три пары глаз смотрели на него с вниманием и надеждой.

– Мазел тов! – сказал Борис. – Это мальчик!

Традиционная реплика. В комнате, куда по таким случаям допускали посторонних, толпилась родня в большом облаке шума, отовсюду неслось: «Мазел тов!», «Поздравления!», «Надеемся поздравить вас взаимно!» Борис передал ребенка матери, которая теперь ласково улыбалась младенцу: рядом стояли ее мужья. Борис пожал им руки, поздравил и наконец выпроводил гордых родителей с виртуальной свитой на улицу. Закрыл за ними дверь и прислонился к стене.

Космические образы уже меркли в его сознании.

Тем вечером он встретил Мириам под навесами станции. Они обнялись и стояли так какое-то время; но их переполняла беспечная летняя энергия юности, и вскоре они бежали по полузаброшенным улочкам, держась за руки, смеясь; как будто смех был наркотиком, вроде веры. Потом они юркнули в многоэтажку, где жил отец Бориса. Забрались на крышу и там, среди растений и спящих солнечных батарей, занялись любовью.

Почему-то эта ночь запомнилась Борису больше всех остальных; он унес ее с собой в космос, в Верхние Верха, за Врата, в Тунъюнь, на астероиды; он вернулся с ней на Землю, в старый район, на старые улицы, на ту же крышу, отделенную от прежней столькими годами. Здесь они лежали на жаре, смотрели вверх и видели станцию; куда ни пойди, посмотришь вверх – увидишь станцию. Центральная вросла в облака: указательный столб и обещание чего-то далекого. Они были вместе, они переплелись и телами, и будущим; глядя вверх, думал Борис, он мог видеть будущее, светлое и сияющее, как звезда; но, быть может, это были всего лишь огни станции.

Они смотрели на дремлющего мальчика: они стали старше, отяжелели, их тела необратимо изменило время. В шее Бориса пульсирует ауг, живой, инопланетный. Но Мириам по-прежнему рядом, они ощущают тепло друг друга, и ход времени точно останавливается на миг, и они точно становятся ближе к границе черной дыры, и время распрямляется…

Борис не понимал родившихся детей, этих детей станции, хотя теперь уже и не скажешь, что они дети; и он отлично помнил – с щемящей тоской – собственное детство; нет, все-таки не ясно, отдаленно, сквозь приятную дымку последнего летнего дня, когда его отец был высоким и сильным, и станция врастала в небо вечно – и не имела конца.

– Надо бы куда-нибудь выбраться на выходные, – сказал он, повинуясь импульсу. – Нам втроем. – Как семье, подумал он, но не сказал.

Семья, но все-таки другая. Не маленькая и компактная, «нуклеарная семья», нет: огромная, шумная толпа людей, все связаны друг с другом, двоюродные братья-сестры, тети-дяди, родственники супругов и так далее – сеть вроде Разговора и человеческого мозга. Вот от чего он пытался убежать, когда летел в Верхние Верха, – но только от семьи не убежишь, она следует за тобой, где бы ты ни был.

Возвращение ощущалось поначалу как слабость: он сдался. Но теперь рука Бориса обнимала Мириам, и мальчик спал, и наступала ночь, безмолвная, беззвучная, и в тишине он чувствовал то, что не смог бы выразить; нечто вроде любви.

– Да, – сказала Мириам. – Надо бы.

Тем летом они решили на денек выбраться из города, и сделали то, что делают в таких случаях горожане, – взяли напрокат машину.

Они ехали прочь от Центральной. Машина распростала мушиные крылья солнечных батарей. Они ехали вдоль берега, никуда особенно не направляясь, Мириам за рулем, Борис рядом, Кранки на заднем сиденье. Иногда мальчик говорил с друзьями. В каком-то смысле они были с ним всегда. Любое детство кончается, думала Мириам. Но не обязательно так быстро.

Они мчались по дороге, и солнце мчалось за ними по голубому, безоблачному небу; и города оставались где-то далеко-далеко.

Мириам Джонсродилась и выросла на Центральной станции; она из семьи Джонсов, живших здесь поколениями. Владелица шалмана «У Мамы Джонс» и приемная мать Кранки. Молится святому Коэну Иных. Видный член общины.

Кранки Джонс – один из детей Центральной, выращенный в ее лабах. Мириам усыновила его, когда мать мальчика умерла от христолёта. По большей части – ребенок как ребенок.

Ачимвене Хайле Селассие Джонс – брат Мириам. Инвалид, родившийся без нода. Поэтому он глух к Разговору. Собирает древние книги и обладает гиперактивным воображением.

Юссу Джонс – родственник. Живет в адаптоцветном районе, окружающем станцию. Обручен с Яном. В настоящее время безработный.

Борис Ахарон Чонг – застенчивый, скромный мальчик, ставший врачом. Улетел с Центральной на Марс и дальше, но вернулся. Спарен с марсианским аугом. У него есть проблемы.

Владимир Мордехай Чонг – сын Вэйвэя. Как и отец, работал строителем, в частности, строил космопорт на месте центрального автовокзала. В конце жизни страдал от своего рода рака памяти. Отец Бориса.

Вэйвэй Чжун – основатель династии Чонгов. После визита к Оракулу создал Вэйвэево Безумие: все его потомки делят общую, групповую память. Китайский экономический мигрант, он переехал в тогдашний Израиль, устроился строителем и поселился в южном Тель-Авиве.