Алексей Поляринов - Центр тяжести

– Кого на этот раз вывозим? – спросил он, когда мы спустились с лесов и отошли подальше.

Я начал испуганно озираться, Карский заметил это.

– Расслабься. – Он махнул рукой. – Мы поэтому и встречаемся здесь: тут нет слежки и прослушки. Разрушенное здание – идеальный вариант.

Я посмотрел на Грека, он кивнул.

– Сколько людей вы хотите переправить? – спросил Карский.

Я показал один палец и спросил:

– А как это происходит? В смысле – переправка?

– Есть протоколы, которые запрещают вскрывать контейнеры с произведениями искусства, – сказал Карский, снимая латексные перчатки. – Картинам нужны особые условия. Особенно если речь о частной коллекции человека с высоким уровнем доступа. Совсем недавно мы с Фондом Роберто Лонги устроили в Москве выставку работ Караваджо. Завтра экспозицию закроют, мои люди соберут, упакуют и опломбируют все картины. Через два дня шедевры отправятся обратно во Флоренцию, в специальном отсеке, в седьмом вагоне, рейс номер 451.

– И что, все так просто? – спросил я. – Вы просто запихнете человека в один из ящиков с картинами? Или она поедет прямо в вагоне?

– Тысяча чертей, конечно, нет! Ящики будут пересчитывать на границе и сверять порядковые номера на пломбах и на замках. А запихнуть вашу сестру в один из них я не могу. Этим картинам более четырехсот лет, я за них головой отвечаю.

– Но…

– Но! – Он поднял палец. – Есть один вариант: если, допустим, какой-нибудь известный коллекционер захочет перевезти свои дорогостоящие картины или, скажем, антиквариат, музыкальные инструменты во Флоренцию, он обратится ко мне, и я сразу скажу: «Йо-хо-хо, лопни моя селезенка! Конечно, я помогу тебе, дружище, я как раз сейчас возвращаю работы Караваджо фонду Роберто Лонги, и у меня есть еще местечко для твоих шедевров».

Повисла пауза.

– И где мы найдем такого коллекционера? – спросил я.

Карский посмотрел на меня.

– В том-то и дело – нигде. Мне придется выдумать его и чуть-чуть подделать бумаги.

Весь вечер мы обсуждали детали «перевозки»: как доставить Марину в отдел реставрации, как посадить в вагон, а потом – в ящик из-под картины и так далее. На подготовку всего два дня – дольше откладывать отправку картин за границу Карский не мог.

– А вы с женой, – сказал он, – все эти два дня будете делать вид, что живете обычной жизнью. И постарайтесь, чтобы шпики, которые вас пасут, ни о чем не догадались: готовьте еду, слушайте музыку, обсуждайте книги. Если захочешь поговорить с женой о чем-то важном, единственный верный способ – включить вальс на полную громкость и во время танца нашептать ей на ушко.

Последняя ночь перед бегством выдалась особенно нервной. Мы вернулись домой и ходили по квартире, как по минному полю, старались вести себя естественно, но были слишком напуганы, чтобы о чем-то разговаривать. Поэтому Оля взялась за готовку, нарезала овощи, включила плиту, налила масла в сковороду – старалась хоть как-то разбавить тишину, занять руки и мысли. Я же зашел в свою комнату, достал из шкафа коробку с черновиками маминого недописанного романа. Я пересматривал их и чувствовал тоску – я обещал ей в случае чего дописать роман. Теперь «в случае чего» произошло, и я понятия не имею, что делать дальше. В романе речь шла о жизни провинциальных школьников – Пети Портного и Саши Грека, – играющих в детективов, ищущих пропавшее Третье озеро. Мамина рукопись обрывалась на сотой странице, в том месте, где мать сообщает мне/сыну радостную весь: ее сборник рассказов «Путешествие камней» опубликуют.

И что же дальше?

Много ли книг вы знаете, где автор умер в середине и дальше текст за него дописывал бы главный герой?

Вот и я о том же.

Куда мне дальше двигать сюжет? Что делать?

Я мог дописать до маминого убийства на торжественном приеме, но меня смущало то, как резко эта ее история будет отличаться от моей. Мама писала книгу о детстве, роман воспитания, а я – моя история стремительно скатывается в антиутопию с элементами киберпанка. Слишком большой контраст между первой и остальными частями, скажет редактор. Сначала у нас детство в девяностых, а потом – нейросети, тотальная слежка, шарфы-уильямгибсоны и бегство из страны, захваченной птеродактилями в погонах. К тому же эта моя встреча с сестрой в электричке – как я, в конце концов, собираюсь написать о ней? Нельзя же просто так швырнуть читателю в лицо эту новость: «Эй, читатель, помнишь, я как-то вскользь один раз, на сороковой странице упоминал о том, что у отца есть дочь от другой женщины? Так вот, на тебе! Получи, распишись! Вот она, спустя почти двадцать лет мы с ней едем в электричке прямо с похорон! Офигительный поворот, а?»

Ну нет, это будет глупо и натянуто, как сюжет из индийского фильма – внезапная и ничем не мотивированная встреча двух родственников.

Возможно, мне стоило бы как-то подготовить читателя к нашей встрече с Мариной, чтобы она (встреча, не Марина) выглядела более естественно.

Хм, а это ведь идея: что, если я параллельно запущу еще одну сюжетную линию – первая часть будет обо мне, вторая – о Марине, а третья – снова обо мне и так далее?

Или нет, нужен еще один персонаж. Егор.

Это может сработать. Самое главное – как-то уговорить Марину рассказать (хоть что-нибудь) о своем детстве и отрочестве, чтобы у меня появился материал для ее сюжетной линии. Оформлю это в виде интервью или, ну, что-нибудь придумаю.

И если наши с ней воспоминания будут перемежаться – то эта наша встреча ближе к концу книги не будет выглядеть как дешевый трюк.

Все эти мысли меня даже как-то воодушевили – я наконец-то выстроил в голове структуру будущего романа. Я кинулся к коробкам с мамиными черновиками – она писала по старинке, в тетрадках в клеточку, и почерк у нее был весьма специфический, вроде бы и разборчивый, но нестабильный – буквы клонятся то вправо, то влево, как при сильной качке. Бо́льшая часть ее записей – короткие отрывки, зарисовки, описания внешности персонажей, погоды, размышления. Но были и весьма подробные рассказы – попытки нащупать конец истории.

Я сел за компьютер, открыл текстовый редактор и начал быстро перегонять мамины черновики в электронный вид, – только бы успеть, только бы не забыть. Вот, например, важный рассказ – один из вариантов финала.

В 1922 году мюнхенский театр «Каммершпиле» поставил «Барабаны в ночи», первую серьезную пьесу Бертольда Брехта.

Примерно через три месяца после премьеры другой Бертольд Брехт, – так уж вышло, полный тезка драматурга, – молодой преподаватель из Университета Гумбольдта, переводчик, специалист по творчеству Сервантеса, зашел в ресторан в Берлине.