Нил Стивенсон - Криптономикон [litres]

— Ты еще увидишь свет и вдохнешь свежего воздуха, Гюнтер, — говорит Рудольф фон Хакльгебер, гражданский математик, совершенно неуместный в рубке подводной лодки во время смертельного боя.

Хорошо, что Руди сказал это. Очень любезно выразил поддержку. Однако жизнь каждого моряка и сохранность золота на борту зависят от Бишофа, его душевного равновесия и особенно уверенности в себе. Иногда, если хочешь жить и дышать завтра, надо сегодня нырнуть в черную бездну, и это подвиг веры — в субмарину, в команду; веры, по сравнению с которой меркнет экстаз святого.

Бишоф вскоре забывает предсказание Руди. Доброе слово придает сил, как и слова остальных членов экипажа, улыбки, ободряющие жесты, хлопанье по плечу; мужество, инициатива и смекалка людей, когда они ремонтируют поврежденные трубы или перегруженные двигатели. Сила придает Бишофу веры, а вера делает его хорошим капитаном. Можно даже сказать, лучшим в мире. Хотя Бишоф знал капитанов и получше — их тела погребены в сплющенных подводных лодках на дне Северной Атлантики.

Солнце заходит, как будет заходить всегда и для всех, даже для загнанной субмарины. «V-Миллион» втиснулась в туннель Палаванского прохода и несколько часов несется по нему с совершенно невероятной скоростью двадцать девять узлов — в четыре раза быстрее, чем можно ожидать от подлодки.

Американцы обведут окружностью то место в океане, где заметили лодку. Но «V-Миллион» вчетверо быстроходнее обычных субмарин. Реальная окружность должна быть в четыре раза больше. Там, где лодка всплывет, янки не будут ее ждать.

Всплывать приходится; «V-Миллион» не в состоянии вечно делать двадцать девять узлов; она глупо, с неимоверной скоростью, израсходует топливо и перекись водорода, выжимая по шесть тысяч лошадиных сил из двух турбин. Топлива много, но перекись закончится к полуночи. Есть, конечно, слабенькие батареи и электродвигатели — их едва хватит, чтобы всплыть. Так что какое-то время они вынуждены идти в надводном положении, на дизельной тяге.

Лодка и часть команды дышат свежим воздухом; Бишоф внизу — обнаружились неполадки в машинном отсеке. Это, возможно, спасает ему жизнь, потому что их атакуют бомбардировщики, а он ничего не понимает, пока снаряды не начинают барабанить о внешний корпус.

Срочное погружение, как в старые добрые времена, когда их муштровали на Балтике. В молодости это захватывало, теперь наскучило. Бишоф поднимает голову. На какой-то миг он видит звезду через открытый люк; затем ее закрывает падающее изувеченное тело матроса.

Еще через пять минут глубинная бомба попадает в кормовую часть и повреждает оба корпуса — внешний и герметичный. Бишоф чувствует, как палуба кренится под ногами, а уши начинает закладывать. На субмарине это дурное предзнаменование. Кто-то с грохотом задраивает отсеки, чтобы задержать проникновение воды в носовую часть, обрекая на гибель тех, кто остался сзади. Но и те, кто впереди, тоже мертвецы, остальное лишь вопрос времени. Переборки не могут сдержать пять, шесть, семь, восемь, девять, десять атмосфер. Они лопаются, вода давит наверх, пузырь воздуха в носовой части «V-Миллион» сокращается вдвое, затем еще вдвое, затем еще. С каждым разом волна давления молотом ударяет Бишофа в грудь, выколачивая из легких воздух.

Нос лодки направлен вертикально вверх, как стрелка на глубиномере. Палубы нет, стоять не на чем; трещат переборки; в отсеки врывается вода, заливая людей с головой, и те, не успев вдохнуть, судорожно плывут наверх, в пузырь.

Наконец искореженная корма втыкается в морское дно, и «V-Миллион» оседает, вращаясь вокруг оси и с хрустом ломая коралловый риф. Гюнтер Бишоф и Рудольф фон Хакльгебер оказываются в безопасном, уютном пузыре. Весь воздух, что раньше был в подлодке, теперь сжат до размеров автомобильной кабины. Внутри темно.

Бишоф слышит, как Руди щелкает замками своего алюминиевого чемоданчика.

— Только не зажигайте спички, — предупреждает Бишоф. — Воздух сильно сжат, спичка вспыхнет, как порох.

— Какой ужас. — Руди включает фонарик. Лампочка загорается, и тут же нить накала краснеет и превращается в маленький тусклый огонек.

— Лампочка лопнула, — объясняет Бишоф. — По крайней мере я успел увидеть ваше лицо. Ну и глупый же у вас вид.

— Ваш тоже оставляет желать лучшего, — говорит Руди. Бишоф слышит, как защелкиваются замки на чемоданчике. — Вы думаете, он будет плавать вечно?

— В конце концов корпус лодки проржавеет. Воздух из щелей начнет выходить наружу тоненькой ниточкой пузырьков; пузырьки, крутясь и поднимаясь, будут расширяться и превращаться в туманности протухшего газа. Вода в лодке поднимется и прижмет ваш чемоданчик к тому, что останется от прочного корпуса, к самому куполу. В чемоданчик затечет вода. Впрочем, где-нибудь в уголке, возможно, останется воздух.

— Я подумал, может, стоит оставить записку.

— Адресуйте ее правительству Соединенных Штатов.

— Военно-морскому ведомству?

— Шпионскому ведомству. Как оно там называется? Управление стратегических служб.

— Почему вы так говорите?

— Они знали, где искать, Руди. «Каталины» ждали нас.

— Может, засекли радаром?

— Я учел это. Нет, самолеты прилетели быстрее. Понимаете, что это значит?

— Скажите.

— Что те, кто охотился на нас, знали нашу скорость.

— А… вот почему вы говорите про шпионов.

— Я отдал Бобби чертежи, Руди.

— Чертежи «V-Миллион»?

— Да… должен же он был как-то оправдаться перед американцами.

— Э-э… задним числом ясно, что этого, наверное, не стоило делать. Но я не осуждаю вас, Гюнтер. Великолепный был жест.

— Теперь они спустятся и найдут нас.

— Когда мы умрем, вы имеете в виду.

— Да. Весь план рухнул. Что ж, у нас получилось симпатичное тайное общество. Может, Енох Роот проявит смекалку.

— Вы действительно думаете, что шпионы обыщут эту развалину?

— Кто их знает. Вам-то какая забота?

— У меня в чемоданчике координаты Голгофы, — отвечает Руди. — И я знаю точно, что больше они не записаны нигде.

— Еще бы не знать, вы же единственный, кто расшифровал сообщение.

— Да. Может, следует его сжечь?

— Тогда мы погибнем. Но по крайней мере умирать будем при свете и в тепле.

— Вы-то через несколько часов будете загорать на песочке.

— Прекратите!

— Если я обещаю, я знаю, о чем говорю, — отвечает Руди. Что-то глухо плещется, словно ноги шлепают по воде.

— Руди? Руди! — зовет Бишоф.

Черный свод тишины. Он один.

Через минуту его лодыжку хватает рука. Руди поднимается по его телу, как по лестнице. Плещется вода, и раздается глубокий вздох. Какой прекрасный воздух — в нем в шестьдесят раз больше кислорода, чем в обычном. Сразу чувствуешь себя лучше. Пока Руди приходит в себя, Бишоф поддерживает его.